Человек был среднего возраста, худой и невысокий; длинные темные волосы словно прилипли к черепу. Лицо темно-желтого, почти коричневого цвета, плоское, но с правильными чертами. Узкие губы сжаты, глаза закрыты. На лбу непонятная татуировка. Остатки одежды синего цвета полиняли и распались в руках за считанные минуты, как только их коснулся луч солнца. От тела исходил неприятный запах, напоминающий запах аммиака. На шее и запястьях мертвеца Платон заметил украшения — ожерелье и пару браслетов, тут же снял их и положил в пластиковый пакет. После этого он приказал рабочим переложить тело в особый герметичный ящик и спрятать подальше от солнца. «Все ли я правильно сделал?» Платон не был уверен. Доселе ему не приходилось заниматься болотными раскопками, и он не разбирался в их специфике. В то же время он был уверен, что Глендруид на его месте растерялся бы не меньше.
В тоннеле послышалось эхо шагов и отдаленные голоса. «Явились, наконец-то!» — подскочил на месте Платон. Рабочие зашумели и столпились возле края ямы. Через несколько минут в проеме тоннеля показался Глендруид, с ног до головы облепленный грязью. Он подслеповато моргал, закрывая глаза ладонью от солнца. Вслед за ним виднелся силуэт Симо.
— А где еще двое? — удивленно спросил археолога Платон.
— Возвращаются поверху. Как мы и ожидали, ход вывел нас наружу. Мы оказались в каких-то зарослях: копались там полдня и по обычаю ничего не нашли. Да вы совсем поправились, Рассольников! Вот она, молодость! Ну как, дошли до культурного слоя?
Платон смущенно кашлянул и вкратце рассказал о необычной находке. У Глендруида загорелись глаза.
— Покажите скорее! Ах, если бы я вернулся на полчаса раньше!
Археолог торопливо вылез из ямы. Вместе с Платоном они раскрыли ящик и долго рассматривали тело.
— Как вы думаете, кто это такой? — задал вопрос Платон.
Хотя по всем признакам мертвец принадлежал древнейшей эпохе, втайне Рассольникова мучил безосновательный страх, что профессор ответит что-нибудь вроде: «А, это один мой знакомый — пошел на той неделе гулять по болоту и утонул». Глендруид этого не сказал и надолго задумался.
— Вы знаете, коллега, — сказал он, — я боюсь делать чересчур смелые предположения, но невольно напрашивается мысль, что этот человек является представителем доирунгийской эпохи. Взгляните на костюм — вернее, то, что от него осталось — и вспомните барельефы. Потом, украшения… — он заглянул в небольшой пакет и достал один из браслетов. — Подобные браслеты на Сильванге находили триста лет назад, и если мне не изменяет память, их можно увидеть в музее. Они были в составе первого клада. Ожерелье, безусловно, в том же стиле. Все это позволяет нам сделать вывод, что впервые за последние пять тысяч лет мы видим перед собой мага — может быть, даже одного из тех, что строили Конус. Я обязательно сделаю об этом открытии доклад, и мне, как всегда, никто не поверит. А в общем, нам дважды за этот день неслыханно повезло. Это не вы привезли с собой удачу, Рассольников?
— Мне не раз говорили, что я везучий, — равнодушно сказал Платон.
Наступил вечер, но Платон в город возвращаться не собирался. До самой темноты археологи просидели с лопатками в раскопе, надеясь обнаружить еще одного мага, что им, конечно, так и не удалось. Зато попутно было совершено много других, менее ярких, но также важных открытий. После того, как рабочие снова включили аппараты и откачали воду, выяснилось, что дальше копать невозможно: место влажной земли заняли хаотически разбросанные каменные плиты. Некоторые сохраняли восьмигранную форму, но большинство было расколото на куски. Глендруид метался по раскопу как бешеный. Никогда раньше Платон не видел его в таком возбуждении.
— Вы понимаете, что это такое? — восклицал он, обращаясь к Платону. — Остатки здания, вот что! Мы докопались до пола. Может быть, сохранились подвальные этажи. Но даже если нет, подумайте, сколько находок нас ожидает! Это будет клад побольше, чем из Гану! Вы обратили внимание на расколотые плиты? Я убежден, что здание было разрушено во время сильного землетрясения. Этот маг, которого вы сегодня нашли, наверно, пытался спрятаться или, наоборот, выскочить наружу, и на него обрушился потолок. Я также предполагаю, что в результате землетрясения это место было залито водой — вот причина великолепной сохранности трупа. А здесь могут быть и другие!
— Ладно, ладно, — устало проговорил Платон. Восторженность профессора утомляла его. К тому же он никак не мог вспомнить, кого ему напоминает маскообразное лицо мага.
Последние лучи солнца растаяли за лесом, и наступила кромешная тьма. Она усугублялась тем, что спутников у Сильванги не было, а от звезд толку было немного. Глендруид упорно не желал вылезать из раскопа и работал, нацепив на лоб фонарик. Но старику не везло: за три часа работы он обнаружил только небольшой отрезок насквозь проеденной коррозией трубы, которую с натяжкой можно было назвать канализационной. В конце концов Платон сказал, что с него хватит, вылез из ямы и присоединился к рабочим, которые с заходом солнца разожгли костер и, весело болтая на своем языке, жарили только что пойманную ящерицу. Симо, сидя в некотором отдалении, чистил ружье и что-то тихо напевал — как выяснилось впоследствии, слагал хвалебную песнь о своем подвиге в тоннеле. С точки зрения Платона песнь (после того, как Симо вкратце перевел ее) сильно отдавала манией величия и притом была насквозь лживой. Особенно не понравились Платону выражения «но слеп, как крот, был друг беспечный» и «лишь смерти жалобно просил он, тщась челюсти разжать бессильною рукой». В ответ на возмущение археолога Симо невозмутимо ответил, что традиции жанра позволяют автору песни некоторые преувеличения ради красоты слога и законченности сюжета. А что касается господина профессора, никто не мешает ему сложить песню о своем подвиге, если он, конечно, считает, что совершил нечто достойное так называться.
Платон объяснения принял, но все равно обиделся. После того, как Симо дважды исполнил свою балладу на бис и приготовился спеть ее в третий раз, археолог ушел в палатку к Глендруиду, чтобы обсудить открытия сегодняшнего дня. Но и здесь все кончилось неблагополучно: археологи крепко разругались. Глендруид с большим интересом слушал рассказ Платона об исследовании тоннеля и борьбе с подземным чудовищем до тех пор, пока Рассольников не завел речь о рельсах и не заявил, что «доирунгийская цивилизация была, без сомнения, высокоразвитой, и подтверждения этому встречаются на каждом шагу». Для Глендруида это заявление стало последней каплей; он закричал, что ведет раскопки на Сильванге уже не один десяток лет, и Платон, который не успел пробыть здесь и месяца, вообще не имеет права высказывать какие бы то ни было догадки. После этой гневной речи Глендруид выскочил из палатки и гордо ушел спать в плетеный шалаш. Несколько таких шалашей построили для себя рабочие: хрупкие конические постройки располагались на локоть от земли на вбитых в землю колышках. «Да пожалуйста, — пожал плечами Платон. — Мне же будет просторнее. Пусть его там комары заедят».
Платон проснулся от страшной духоты, не понимая, где он и что с ним происходит. В спальном мешке было тепло и уютно, но лицо археолога почему-то оказалось мокрым, а кончик носа даже замерз. Платон высунул руку из спального мешка, нащупал во влажной темноте фонарь и зажег его. «Ничего себе!» — подумал он, растерянно глядя на размытое пятно тусклого света в своей руке. Его окружал густой зеленоватый туман, в котором невозможно было разглядеть даже стены палатки. Туман был настолько насыщен влагой, что каждый вздох давался Платону с трудом: ему казалось, будто он находится под водой. Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса — должно быть, рабочие тоже проснулись. «Надеюсь, туман не опасен, — встревоженно подумал Платон. — Не хотелось бы задохнуться или подхватить какую-нибудь болезнь в этом болоте». Археолог попытался заснуть, но проклятый туман становился все гуще. От тщетных усилий вдохнуть побольше воздуха у Платона вскоре снова разболелась грудь. «Это невыносимо!» — пробормотал он и решил выйти наружу проветриться, а заодно поискать Симо или Глендруида. Платон вылез из мешка и ощутил, что его одежда мгновенно отсырела, словно он нырнул в реку. «Не хватало только простудиться!» — проворчал он, вылезая из палатки. В тот же миг он пожалел о своем намерении. Туман, забравшийся в палатку, был кристально чистым воздухом по сравнению с тем, что творилось снаружи. В этом зеленом облаке Платон не мог рассмотреть даже собственные руки. Туман сковывал движения и почти полностью блокировал дыхание.
