Прохожие толкали Мирослава плечами и локтями, будто не замечая его, — спереди, сзади, с боков он получал удары от спешащих по своим делам людей. Привыкший к тому, что среди народа никогда не возникает давки, Мирослав растерялся, и его начало бросать из стороны в сторону, как попавший между двумя встречными потоками воздуха бумажный листок. С трудом протолкавшись через равнодушно-жесткую, как терновая изгородь, толпу, Мирослав очутился у входа в здание, где он работал последние месяцы, и остановился. Он дошел на автопилоте практически до самых дверей, запомнив спинным мозгом дорогу, число и направление шагов. Но тут он встал, усомнившись, туда ли явился.
Вместо выполненного в модернистском стиле здания с облицовкой из цветного мрамора и совмещающими функции каркаса и одновременно украшения металлическими частями конструкции перед ним предстал массивный каменный гроб в четырнадцать этажей, со щербатыми, почерневшими от грязи стенами и треснувшим фундаментом — в прореху в основании стены уже уползла часть тротуара. Мирослав остановился, не решаясь войти.
— Боишься увидеть жесткую реальность, лишенную налета кремовой иллюзии? — раздался насмешливый голос.
Вчерашний визитер стоял рядом с Мирославом. Увидев его, программист не испугался — все-таки этот человек сулил хоть какую-то опору в новом для Мирослава мире. Хотя доверять ему было бы опрометчиво. Но провал реальности настолько выбил у Мирослава почву из-под ног, что он обрадовался любому знакомому лицу.
Ростом чуть выше среднего, подтянутый, с правильным, но не слишком примечательным лицом — русые волосы, прямой нос, прыщи пополам с родинками, светлая щеточка усов над губой и более тёмная щетина на щеках. Его выделял только взгляд — глаза цвета дымчатого агата смотрели чуть с прищуром, пронзительно, словно проникая в душу и оценивая. Одет он был в отличие от Мирослава носившего пуховку и джинсы, в черное пальто, из-под воротника которого выбивался белый ангорский шарф.
— Кто ты? — спросил программист, стараясь держаться на расстоянии.
— Меня зовут Тихон Шелестов, — представился тот. — Можно просто Шелест. Люблю слушать листопад. И вообще, осень — мое любимое время года.
— Понятно, — сказал Мирослав. — Ты что же, пойдешь со мной? Тебя охрана не пустит.
— Ха! — усмехнулся Шелестов. — Я бывал здесь и раньше. Хочешь увидеть фокус? Тогда пойдем. Кстати, как тебе распутица?
— Ужасно, — не удержался Мирослав и начал жаловаться: — На улице какая-то каша, Никогда такою не было, даже весной. Все штаны забрызгал.
— Ну, во-первых, для конца февраля оттепель — обычное дело. Но до схода снега еще мороз прихватит. А во-вторых, ты привык ходить по чистым мостовым в мире своей мечты. Ничего, парень, реальность тебя еще не раз по голове ударит. Ты в метро еще не ездил.
— Да уж, — вздохнул Мирослав, предчувствуя неприятности.
— Пошли, — кивнул Шелестов и направился к входу.
Мирослав последовал за ним с неохотой. Он понимал, что глобальные изменения действительности не могут не затронуть офис, и боялся увидеть место своей работы в новом виде. Где-то на уровне подсознания теплилась мысль, что ничего не изменится, что все будет как прежде и он сможет забыть о том холодном оцепенении, которое испытал, раскрыв глаза поутру в своей квартире и осознав, что вчерашний кошмар не был сном. Увидев в холле турникет и охранников, Мирослав даже обрадовался — на первый взгляд все было, как и раньше.
— Ваш пропуск, — безразлично сказал охранник, протягивая руку.
Мирослав передал ему карточку с фотографией. Вместо того чтобы опустить карточку в прорезь идентификационного устройства, охранник тупо поглядел на нее и вернул. Мирослав прошел через турникет.
— Теперь смотри, — сказал Шелестов, который шел следом.
— Ваш пропуск, — повторил охранник, точно так же протянув руку.
Шелест достал из кармана сложенную пополам пачку купюр и раскрыл ее на манер удостоверения. Охранник тупо поглядел на портрет президента и кивнул. Шелест спрятал деньги и прошел через турникет. Мирослав стоял, раскрыв рот.
— Это же практически манекен. Он так стоит по двенадцать часов. Готов спорить, он даже не думает, — заметил Шелестов.
Мирослав посмотрел на бессмысленное лицо охранника, будто вылепленное из куска теста, переходящее в толстую шею, с опущенным в землю взглядом и отставшей нижней губой.
— Но ведь они не такие, — подавленно произнес он. — Наши охранники веселые ребята, шутят постоянно. Их для того и поставили, чтобы вносить оживление в процесс автоматизации — в идентификатор сотрудники могут и сами карточку просунуть.
— Где ты тут видишь идентификатор? — спросил Шелест. — Автоматика денег стоит. А такой охранник стоит почти бесплатно. Мальчишек или бомжей он не пропустит, а большего и не требуется.
— Бомжей? Это что такое? — удивился Мирослав.
— Да ты, брат, еще многого не знаешь, — хмыкнул Шелест. — Ладно, пошли.
Мирослав последовал за Тихоном, чувствуя подавленность и тоску. Внутренность помещения была, конечно, не такой, как он себе представлял. Чуточку грязнее, неухоженнее, старее — и уже совсем по-другому воспринимаются те же самые коридоры и лестницы.
— А почему мы на лифте не поехали? — спросил Мирослав, перешагивая по ступеням лестницы.
— А ты что, часто на лифте ездишь? — вопросом на вопрос ответил Шелест.
— Да нет, вообще-то. Для здоровья полезнее пешком... — сказал Мирослав.
— Вот именно, что полезнее. У вас лифт уже давно сломан.
— Как это?
— А ты не заметил, что если и пользуешься лифтом, то только чтобы спуститься? Я тебе покажу на обратном пути.
Они вышли на этаж, где находилась основная часть офиса. Здесь располагалась раздевалка, где сотрудники сдавали верхнюю одежду, прежде чем разойтись по комнатам. Раздевалкой в офисе гордились — она была полностью автоматической. Цепляешь на крючок свое пальто или куртку, и она тут же уезжает по конвейерной линии, а на электронном экране высвечивается номер, который затем выдается в виде распечатки на отрывном купоне. В конце дня набираешь номер на пульте — и к тебе возвращается твоя куртка. Автоматика.
Шелест с Мирославом подошли к стойке, позади которой виднелись ряды вешалок с одеждой. А у стойки стояла невысокая грузная женщина, молодящаяся старуха с плохо прокрашенными седыми волосами и напомаженными губами, выделявшимися на потемневшем дряблом лице. Она подхватывала одежду, которую люди клали на стойку, и выдавала номерки.
— Вы раздеваться? — прощебетала она Мирославу. — Давай, голубчик, давай, миленький. Вот так. Сейчас, деточка моя, подожди, сейчас номер дам. Вот, триста сорок шесть. Пожалуйста, голубчик.
Так, осыпая Мирослава ласковыми словами, она предупредительно отдала ему заранее приготовленный номерок и открыто заглянула парню в лицо добрым стариковским взглядом. Мирослав смутился и отвел глаза, поспешно отойдя от стойки.
