Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
Миколке сравнялось двенадцать лет и, как водится среди младших сыновей, себя он считал умнее всего мира вообще, и родителей в особенности. Учился без особой старательности, перебиваясь с четвёрки на троечку, но в школе был на хорошем счету – двое старших Савостиных оставили по себе добрую память. Книгочеем в отличие от Никиты он не стал и, заходя в гости к соседу, предпочитал сидеть у телевизора. Родителей поругивал за скопидомство и отсталость. Телика у них нет, кассетник купили, но не той фирмы, да и вообще, кто сейчас кассетник слушает? Плеер нужен хороший, видак, комп…
– Где ты всё это в избе поставишь? – снисходительно спрашивал Горислав Борисович.
– Ага!.. Конечно, в избе не повернёшься. Все нормальные люди давно в городе живут, одни мы, как дураки, в Ефимках сидим.
– А ты знаешь, сколько квартира в городе стоит? Один квадратный метр дороже, чем весь ваш дом. Где ты такие деньги возьмёшь?
– Ну да, если сеном торговать, то и будешь век быкам хвосты крутить. А вот я бы привёз в Ефимково фонарик на фотодиодах и – прямо к царю! Он бы мне за него золота отсыпал – на сто квартир хватит.
Горислав Борисович смущался, вспоминая Платоновы гвозди и собственные свои грехи той поры, когда он только нащупал тропку в прошлое. Потом преувеличенно грозно предупреждал:
– Об этом и думать не смей! Не золота тебе отсыплют, а розог. К царю тебя никто не пустит, а едва свой фонарик вытащишь, тебя сразу в полицию загребут. Хорошо, если полицмейстер просто фонарь отнимет, а тебя взашеи выгонит. А если он спросит, где ты его взял? Тут ты и пропал.
– Ничего я не пропал. Фонарь мой, какое у него право отнимать?
– У него как раз все права и есть, а ты перед ним – прыщ в штанах. Так он и это живо исправит: штаны спустит и задницу розгами спрыснет. А будешь артачиться – ещё добавит.
– Права не имеет…
– Это ты тут о правах толкуй, а там – законы другие. «Уложение о наказаниях» читал? От телесных наказаний освобождено только дворянское сословие, да и то, если помнишь, унтер-офицерскую вдову городничий высек.
«Уложения о наказаниях» не читал и сам Горислав Борисович, не был уверен даже, существует ли таковой документ в натуре, но название придумалось очень кстати. Миколка задумался и убрёл изобретать другой способ моментального обогащения.
– Я туда ноутбук привезу запароленный. Пусть только попробуют отнять; у меня он включается, а у них – нет!
– И что дальше? Что им с этим ноутбуком делать? В игрушки играть? Так господин полицмейстер в твоём «Варкрафте» и не поймёт ничего. Зато спросит: «Где взял?»
– А я скажу: «Не ваше дело. Ведите меня к царю!»
– А он тебе по мордасам! Помнишь у Некрасова: «Удар искросыпительный, удар зубодробительный, кулак скуловорот!»
– Чего вы меня всё литературе учите? – обижался Миколка.
– Потому что литература жизни учит. В ту пору жили великие писатели, и они сказали о своём времени всю правду. А у тебя в голове сплошные фантазии.
Не нравились Гориславу Борисовичу эти фантазии, но окончательно переубедить Миколку он не мог.
Так они однажды беседовали, когда за Миколкой прибежала взволнованная Феоктиста.
– Шурка приехала! – выпалила она с порога.
– И что? – успел лениво поинтересоваться Микола.
– С женихом!
Тут Горислав Борисович первым вскочил.
Дома гостей никто не ждал, ужин у Фекти был самый простецкий: в печке доходила ячневая каша и топилась полная макитра молока. Ещё на трёхногом казанке стояла сковорода с луком, который потом в кашу замешают. Лука Савостины выращивали много и сдабривали им всякую снедь. Деревня не город, до магазина не сбегаешь, колбаски дорогим гостям не купишь. В народе говорят: что есть в печи, всё на стол мечи. Но по будням в печи, кроме каши и жареного лука, редко что бывает.
Платона и вовсе дома не случилось, ушёл отвести постаревшего Соколика и купленную ему на смену Сказку попастись на вечернем холодке. Лошадь вместе с коровами ходит плохо, часом может и лягнуть, а вечером, когда Феоктиста загоняла коров, на выгоне паслись лошади. Сказку Платон вёл на недоуздке, а изработавшийся Соколик шёл сам. Зимой лошади стояли в колхозной конюшне, рассчитанной на двенадцать стойл, а летом, если ночь обещала быть тёплой, случалось, ночевали и на выгоне.
Вызвав сына, а заодно и Горислава Борисовича, Феоктиста вскинулась было бежать за мужем, но тот и сам очень кстати появился. Так все вместе и ввалились в избу.
Привезённый Шурой молодой человек сидел на лавке у стены и разглядывал расставленные кросна: вечерами Фектя ткала половики из разноцветных ревков. По всему видать, настоящий деревенский дом был для парня в новинку, словно в этнографический музей попал.
Сам парнишка был невысок, лишь немногим повыше Шурки, но собой плотненький, хотя Платон видел, что настоящей жилистой силы у него покуда не нажито. Да и откуда ей взяться? Кормят молодых хорошо, а работают они мало.
При виде вошедших молодой человек поднялся с лавки, вопросительно глядя на хозяев, словно экзамен им собирался устраивать.
– Это Серёжа, – представила его Шурка.
– Лóпастов Сергей, – произнёс Серёжа, коротко дёрнув головой, словно белогвардейский киноофицер. Выдержал секундную паузу и добавил: – Я православный христианин и чистокровный русский.
– Мы тут все, чать, крещёные, – добродушно усмехнулся Платон, протягивая руку.
Горислава Борисовича, который был кем угодно, но не чистокровным русским и уж тем более не православным, слова Шуркиного ухажёра неприятно царапнули. Когда-то, ещё во время войны, бабка-полячка крестила малолетнего Горислава в католичество, но, кажется, с тех самых пор Горислав Борисович в костёле не бывал. В православные храмы, которые в наших краях встречаются чаще, чем католические, порой забредал, но не для молитвы, а просто потому что полагал, будто под куполом да в намоленном месте повышается концентрация ментальной энергии. В церкви лба не крестил, стоял, расставя руки, будто изображал знак качества, впитывал воображаемые потоки праны. Что касается веры в бога, то священные книги всех мировых религий Горислав Борисович справедливо почитал сказками, никаких обрядов не исполнял и постов не держал, но при этом не исключал, что какая-то высшая сила в мире существует. Году этак в девяносто первом, когда Горислав Борисович вместе со всей страной впал в полное ничтожество, он даже сформулировал для себя определение господа: «Бог – это то, что не даст мне погибнуть, когда жить станет совсем невозможно». Попахивало от этой дефиниции утилитаризмом самого меркантильного свойства, поэтому, когда жить стало чуть полегче, Горислав Борисович свои теологические изыскания забросил и о боге больше не вспоминал. Среди тех, кого мы называем шестидесятниками, подобное отношение к сакральному широко распространено. Такие люди чувствуют себя неуютно, когда кто-то начинает бахвалиться своей верой.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 68
