– Не совершенно и не великолепно.
– У жизни в запасе для вас много прискорбных ударов, симпатяга. Вот были б вы пастернаком… Что-то я к пастернаку вожделею последние несколько дней.
– Где это – Пуэрто-Рико? – спросил Артур.
– В Венесуэле, – ответил сэр Кэй. – Северная часть.
– Ну так вот, оно вступило в войну на нашей стороне, – сказал Артур. – Это приятно. Умер сэр Ричард Губрас. Таинственно убит.
– Это из „Таймс“?
– „Кроникл“. У сэра Ричарда между зубов застряли икринки. Не самого лучшего сорта икры. Исландской..
– Поразительно, чего только не узнаешь о людях, – сказал сэр Кэй. – Помню, с деньгами он обращался очень вольно. Ни за что не подумаешь, что он опустится ниже белужьей.
– Фашисты захватили Париж. Гитлер посетил гробницу Наполеона.
– Этой парочке есть что сказать друг другу.
– Нет-нет-нет. Один по сравнению с другим – подонок.
– Воистину, но тотализирующий принцип. Свойственен обоим. Того сорта, что не может остановиться на разумном пороге.
– А я скорблю о Муссолини. На каждом шагу компромиссы. Расслабился, надеясь подобрать крошки. Позволил втянуть себя в войну. На безопасном расстоянии его могла бы удержать дипломатия – его собственная или наша. Не сработала ни одна.
– Еще какие-нибудь примечательные кончины?
– Сэр Кэбан Кент, галерейщик. Семьдесят семь.
– Сколько ему досталось?
– Раз, два, три колонки. Начало – на первой полосе, но под сгибом, конечно.
– Газеты, – сказал сэр Кэй, – вот наши „Инвалиды“.
– Девяносто четыре дюйма, – сказал Артур, убирая в карман складную линейку. – И снимок его виллы под Флоренцией на две колонки.
– Недурно.
– А скажите-ка мне, – спросил Артур, – почему это я живу так долго?
– Милость Божья, магия Мерлина, проворство в бою, крепкие красные и белые кровяные тельца, великолепное сердце… Что еще тут сказать?
– Вам не кажется, что все это несколько… затянулось? Моя жизнь то есть?
– Она превысила на несколько столетий обычный срок жизни, это правда. Но во все исторические периоды у нас имелись личности исключительные. Вспомните Мафусаила.
– Фу! Мне всегда казалось, что именно этот парень серьезно засиделся в гостях.
– Отнюдь, – сказал сэр Кэй. – В его собственной культуре, я полагаю, его ценят весьма высоко. Разумеется, его культура – не наша. У нас культура в нынешнее время более молодежная. Главное – молодость. Вот, к примеру, взять сэра Роже. Симпатичный человек, так и пышет молодостью и живостью. Вот сегодня beau ideal[7]. Возраст не так ценен per se[8].
– Ночью мне приснилось, что я в постели с юной женщиной, – сказал Артур. – Увидел ее на улице, она бросила на меня взгляд, за ним – еще один. Второй взгляд. А потом мы вместе оказались в постели. Затем она встала и ушла, потому что я женат. В этом она была щепетильна, причем – должным образом. Я проснулся с мыслью об этом ее втором взгляде. Я был за него благодарен.
– Вы король, – сказал сэр Кэй. – Все взоры обращены к вам.
– У меня было чувство, что она об этом не знала. Именно я сам неким образом ее привлек.
– Какое прекрасное ощущение, – сказал сэр Кэй. – Насладитесь им.
– А потом был мне еще один сон, и в нем я оказался в постели с медведем. Здоровенным мохнатым медведем, мужеского полу. Гораздо менее удовлетворительно.
– Похоже, вы нынче много грезите.
– В самом деле, не так ли? Медведь тоже был королем. Говорил на латыни и дурно пахнул.
– И что он сказал?
– Я в латыни не очень силен, но мне помстилось , он сказал нечто вроде „когда медведи на бульварах, государство шатается“.
– А по-латыни это как?
– Понятия не имею. На бульварах у нас действительно медведи, как считаете?
– Пока не сообщалось. Но сны – всегда пророчество.
– А вы сами, сэр Кэй? Вы о чем видите сны?
– Ну, нам тут сейчас сократили паек, как вы знаете. Лично мне снится сыр. Подрумяненный на гренке главным образом.
– Это король!
– Почему ж одинок он на этой буроватой угрюмой равнине, где раздражает любая перспектива?
– Сдается мне, он погружен в раздумья!
– Он хмурится великой хмурой!
– И лик его осунулся от муки!
– На нем простая белая батистовая рубашка и черные штаны!
– Его благородные локоны, уже поседевшие, ниспадают ему на плечи объемным манером!
– Десницей лупит он себя по лбу!
– Он вспоминает!
– Что он вспоминает?
– Свои грехи!
– Где великая жизнь, и грехи велики!
– И каков, по-вашему, величайший?
– Я бы сказал, покушение на убийство Мордреда, когда тот был во младенчестве!
– Да, это довольно близко к неприемлемому!
– А теперь он что-то собирает воедино!
– И что же это может быть?
– Похоже на удочку!
– Но здесь же нет никакой рыбы!
– Да и воды здесь тоже нет!
– Но все равно садится он – король садится!
– Он удит рыбу!
– Он удит рыбу из всех сил!
– Говорят, это признак старческого слабоумия – удить рыбу в таких условиях!
– По мне, так в этом никакого смысла!
– Явный симптом ослабшего восприятия реальности, говорят!
– Но я отчасти верю в его ловитву! Похоже, у него что-то на крючке!
– Он тянет уду на себя! Из недр земли он что-то тянет!
– Боже милостивый, да это рыба!
– Не просто рыба, а рыба хорошая, крупная, пухлая рыба, спелая и прыгучая!
– Поистине мы зрим тут подлинное чудо!
– Превосходящее эпитеты „великое“ и „изумительное“!
– Это кладет конец всем досужим сплетням о неадекватности короля!
– Он искусен, как всегда!
– И это чудо редчайшего порядка!
– Давайте ж поспешим по городам и весям и разнесем весть о сем деянье всем мужчинам и женщинам в них!
