Книга Красная карточка - Алексей Макеев

Шаповалов проснулся, несколько секунд соображал, где находится, а потом потянулся всем своим мощным натренированным телом. Жизнь была прекрасна.

Едва прикрытый простыней, он лежал на низкой тахте в помещении со скошенным потолком. В узкое окно врывался поток солнечного света. Где-то совсем рядом на крыше ворковали и шлепали лапами голуби. На стене напротив висела картина без рамки – бесформенные красные пятна на буром фоне. Шаповалов, поддразнивая Анастасию, называл эту картину «Разбили кетчуп», чем вызывал у нее приступ сильнейшего раздражения. Она очень трепетно относилась к этой мазне. Видите ли, ее намалевал какой-то ее знакомый, необычайно продвинутый художник, тонкая неземная натура, которую никто здесь не понимал, и из-за этого он был вынужден броситься с пятнадцатого этажа. Шаповалов полагал, что на самом деле мазила решился на такой шаг попросту с хорошего перепою, но Анастасии про это не говорил – обижаясь, она устраивала грандиозные скандалы с битьем стекол и таким матом, какого трудно было ожидать от хрупкой изящной девушки с задумчивыми глазами. Впрочем, Шаповалов уже успел убедиться, что все эти интеллигенты пьют и сквернословят как сапожники – только строят из себя чистоплюев, а на самом деле… Анастасия тоже была из этого круга, рисовала какие-то непонятные картинки, таскалась с какими-то нечесаными типами по вернисажам, говорила ученые слова, которых Шаповалов отроду не слышал, да иногда отпускала по его адресу иронические замечания – какой он темный и неотесанный. Но в постели она была неистова и ненасытна, этого у нее не отнять. Шаповалову это нравилось. И еще ее глаза, задумчивые и таинственные. И еще ему льстило, что такая художественная натура, коренная москвичка в седьмом колене, дочь милицейского генерала, покорно ложится под него, под грубого необразованного парня из воронежской глубинки, выбившегося в люди благодаря счастливой случайности, до сих пор не умеющего пользоваться за столом ножом и вилкой.

Конечно, Шаповалов не считал себя пустым местом, наоборот, с каждым прожитым днем он все более укреплялся в мысли о собственной исключительности. Он был молод, здоров как бык, творил на футбольном поле чудеса, зашибал неплохие деньги – в воронежской глуши про такие бабки он и мечтать не мог, – в перспективе у него маячил хороший зарубежный клуб, Европа, белые самолеты, шикарные отели, Лондон, Рим, Париж… Нет, Шаповалов совсем не считал себя нулем. Более того, он привык поглядывать на окружающих свысока и никогда не интересовался ничьим мнением. Он все знал лучше других. Убедившись в собственной незаменимости, он перестал кого-либо бояться. Ни тренер, ни товарищи по команде не являлись для него авторитетом. Он сам принимал решения и отстаивал свое до последнего. Любые конфликты Шаповалов разрешал с помощью силы и наглости – и того и другого у него хватало с избытком. С удовольствием он убеждался, что его самого боятся – и партнеры, и соперники. О его драках на поле взахлеб писали газеты. Постепенно скандальная слава стала ему нравиться, он подсел на нее, как на наркотик, и скучал, если газеты про него забывали. Тогда он непременно выкидывал на футбольном поле какое-нибудь коленце, и снова его имя было у всех на устах.

Жизнь была прекрасна, и он лежал в постели любимой женщины, на романтической мансарде, а через день он опять должен был выйти на зеленое поле под рев болельщиков и заявить о себе так, чтобы о нем говорила не только Москва, но и вся страна от Воронежа до Владивостока.

Жизнь была прекрасна, но где-то в глубине души скребся противный беспокойный червячок. Не то чтобы Шаповалов испытывал страх, но все же полного комфорта, как прежде, не было. Чокнутых в Москве хватало. Одни фанаты чего стоили. У половины из них точно съехала крыша. Сбиваясь в кучу, они могли натворить такого, что никакая милиция не поможет. Однажды на Шаповалова набросилось полтора десятка таких волчат, сопливых, обдолбанных, злых как черти. Им показалось, что из-за Шаповалова их любимая команда не прошла в четвертьфинал Кубка. А что, по их мнению, он должен был делать – пускать пенки? Ну, ничего, силенкой его бог не обидел – отбился он в тот раз от этой шакальей стаи, да так, что трое фанатов попали в реанимацию. Потом в газетах подняли вой, что вратарь Шаповалов избивает подростков. Спасибо ментам, тогда они четко разобрались в ситуации и даже дело возбуждать не стали. Необходимая оборона – так и было написано черным по белому. А у троих из той банды нашли при обыске ножи и анашу в пакете.

Но теперь был другой случай. Враг был невидим, неощутим, но угрожающе реален. Он заявил о себе, но остался недосягаем. Его нельзя было сбить с ног, нельзя было схватить за горло, нельзя было свернуть ему шею – можно было только постоянно о нем думать и почаще оглядываться в темных переулках. После того, что случилось с грубияном Жмыховым и арбитром Вьюшковым, которого покупал любой, кому было не жаль денег, нельзя было просто отмахнуться от угроз этого невидимого врага. При всей своей жизнерадостности и уверенности в своих силах, Шаповалову совсем не хотелось разбиться на трассе из-за перерезанных кем-то тормозных шлангов, лишиться ноги или руки. Он четко понимал, что калекой он уже не будет никому нужен – ни фанатам, ни газетчикам, ни этой москвичке-художнице. Да что там, на родной воронежской земле на него станут смотреть как на конченого неудачника. Первое время еще будут слушать его байки про стотысячные стадионы и битвы за еврокубки, а потом перестанут. И бабы будут шарахаться от него, от одноногого.

Шаповалов скрипнул зубами и отбросил простыню. Ему хотелось убедиться, что ноги еще на месте. Не только ноги, но и все его мускулистое тело было при нем – могучее, будто выточенное из темного дерева, без единого изъяна, тело стопроцентного мужика. Несколько шрамов, полученных в столкновениях с нападающими, только добавляли ему сурового шарма. Прочая анатомия тоже была будь здоров – никто из прекрасного пола пока не жаловался. Подумав об этом, Шаповалов самодовольно усмехнулся.

– Любуешься? – прозвучал от дверей насмешливый женский голос. – Я давно догадывалась, что настоящие мачо должны быть склонны к нарциссизму, но видеть такого своими глазами пока не приходилось. Ну и как, красавчик? Ты себе нравишься?

Анастасия вошла в комнату в халатике, с подносом в руках, на котором стоял раскаленный кофейник, поэтому швырнуть в нее подушкой не получалось. Шаповалову пришлось сделать вид, что ничего особенного не случилось. Конечно, ему нравилось собственное тело, но смотрел он сейчас на него совсем по другой причине! Только как объяснить это наблюдательной, острой на язык молодой девчонке? Впрочем, Шаповалов быстро сообразил, что сказать.

– Главное, чтобы я нравился тебе, – небрежно заметил он. – Я ведь тебе нравлюсь?

– Местами, – сказала Анастасия, но во взгляде ее не было восхищения. Глаза ее сейчас смеялись.

Лежать дальше нараспашку было глупо. Шаповалов рывком, без помощи рук взлетел на ноги, дважды пружинисто подпрыгнул, едва не задевая головой покатый потолок, и сильно выдохнул воздух. Затем он резко повернулся и сделал подряд два выпада, будто целя в лоб Анастасии.

Он так шутил, но она испугалась по-настоящему. Здоровенный кулак затормозил в каком-нибудь сантиметре от ее лица. Она невольно отшатнулась и выронила из рук поднос.