А тогда…
А тогда я грызла историю несуществующей «Волги», что бобер дерево. И шаг за шагом раскручивала весьма любопытно закрученный и неожиданный клубок (как — процесс слишком кропотливый и утомительный, чтобы описывать его на страницах). Я узнала, что сия «Волга» была собрана не из деталей от разных машин в каких-то подпольных автомастерских, а прямиком на Горьковском автозаводе, как и многие ее «сестрички», что это хорошо налаженное производство и слепленные с бору по сосенке тачки перегоняются через своих людей на таможне в Прибалтику и на Кавказ, а оттуда идут наркота, золото, доллары… И что господин Марьев является одним из организаторов этого милого бизнеса и успешно руководит предприятием…
Я раскрыла мафиозную структуру! Еще немного, и Марьев со товарищи сядут всерьез и надолго.
Чувство, которое испытываешь, наконец-таки после долгих, утомительных поисков приближаясь к разгадке, нельзя сравнить ни с чем. Разве что с сексом. По коридорам Литейного я летала на крыльях. Мне все удавалось. Даже больше, чем все, Совершенно неожиданно для себя я получила приглашение в Торонто, на Международную конференцию женщин-полицейских мира, поскольку была единственной в нашей стране действующей опером-женщиной. И сумела не нее попасть! И даже огрести там титул «Лучшая женщина-полицейский года»! Это не хухры-мухры!.. Ну, моя поездка в Канаду — тема отдельной книги. А вот по возвращении меня ждал удар. В виде аттестационной комиссии. Некто за моей спиной, воспользовавшись моим отсутствием, развернул бурную деятельность по дискредитации майора Юмашевой Г.А.
… До Тверской улицы, где расположено Отделение по борьбе с преступлениями в сфере нравственности, остается всего ничего, и я машинально замедляю шаг. Будто магнитом тянет обратно, к Литейному. Слезы по-прежнему застят глаза.
— Да не убивайся ты так, — впервые за весь, наш переход от Литейного до Тверской подает голос Валя Бражников. — Ссыльный опер — очень крутой опер. И к тому же там настоящая работа, в условиях, максимально приближенных к боевым…
Он, конечно, прав. Если ты в опале — значит, ты герой. Так почему-то принято считать. Но мне-то от этого не легче… В мозгу бьется, как язык колокола, ублюдочный голос:
-..За время работы старшим оперативным уполномоченным Управления уголовного розыска ГУВД майор Юмашева зарекомендовала себя как настойчивый, но неуравновешенный работник.
Председатель — полковник Дерендеев, начальник одного из отделов Главка. Плечистый и непрошибаемый, как бюст Ленина. Седовласый, подтянутый. Правильный.
— С товарищами по работе и руководством отдела бывает несдержанна, вспыльчива, позволяет себе резкие и необоснованные замечания в адрес коллег…
Я стою, опустив голову, молчу, ломаю ногти.
Даже присесть не предложил женщине. Сами-то все развалились в креслах… Правильно, несдержанна. Единственной женщине находиться в толпе мужичков, да еще работая оперативником, — дело непростое. Женщина привыкла брать криком, а мужик — нет. Вот и приходится поддерживать репутацию. А насчет необоснованных замечаний — это ложь. Я никогда не говорила (и не орала) бездоказательно… Увы, публичные чтения моей характеристики были еще цветочками. После сего исторического документа Дерендеев тем же бесстрастным голосом зачитывает несколько рапортов от моих коллег по отделу, и вот тут-то я настораживаюсь. Во всех, во всех до единого рапортах я была смешана с грязью. (Гораздо позже я узнала, что ребят заставили написать эту ересь; тех, кто отказался, отправили в ссылку следом за мной.) Я поднимаю голову и оглядываю присутствующих в кабинете офицеров. Никто из двадцати не смотрит на меня. Все глазеют по сторонам, старательно отводя взгляд. Всем некомфортно, но все молчат. Гады. Кабаны здоровые. Против меня, тощей, маленькой…
А Дерендеев бубнит:
-..В настоящее время у старшего оперативного уполномоченного Юмашевой в разработке находится всего два дела. Согласитесь, это вопиющая халатность…
Такой наглой лжи я не выдерживаю и позволяю себе реплику с места:
— Как два? Восемь!
Все вздрагивают. Дерендеев на секунду спотыкается о следующее слово. Вперивает в меня взгляд рыбьих глаз и внушительно произносит:
— Гюзель Аркадьевна, а почему свидетель Марьев не явился до сих пор на допрос?
Поворот темы несколько сбивает меня с толку, и я отвечаю в моем стиле:
— Ну не буду же я бегать за бандитом! Пусть сам ко мне придет.
Я действительно так считала. Чего ради суетиться под клиентом, а? Нужна тачка, так приди и возьми. Только сначала ответь на несколько очень нехилых вопросов.
Дерендеев разводит руками:
— Вот видите, товарищи, еще не состоялся суд, а майор Юмашева уже записывает свидетеля в бандиты. Итак, в настоящий момент в разработке у нее находятся только два дела…
— Восемь!
— Товарищ Юмашева, вам дадут сказать слово позже.
Большое спасибо. Тут до меня наконец доходит, что финал работы комиссии известен заранее и вся эта болтология не имеет никакого значения.
Я неожиданно успокаиваюсь. И на дальнейшее смотрю как бы со стороны. Интересно только, за что ж это меня так?
И узнаю про себя массу очаровательных вещей.
Оказывается, я не только злостно саботирую правила внутреннего распорядка отдела (например, никогда не «показываю ствол» руководству отдела, кошмарное преступление!); веду развратный образ жизни (ну да, я дама незамужняя, мужики же табунами за мной бегают — вот и разврат налицо), и т. д., и т. п… Мне смешно. И только странно, что не поперли вообще в три шеи, а послали ловить блядей на Тверскую. На прощанье, когда все, пряча глаза, начинают расходиться, я радостно сообщаю во всеуслышание:
— Это весьма символично, не находите? В безнравственной стране работать в Отделении по нравственности! Хорошо хоть не опером в Подпорожье!
Никто не реагирует. Скоты…
Депрессия навалилась позже, когда я уже сдала ключи от кабинета и сейфа и в сопровождении одного лишь славного парня Вальки Бражникова потащилась на Тверскую. Жизнь казалась законченной. Да и прожитой зря. Ничего я в ней не добилась. Напрасно полезла в эти ментовские игрища. Мужики никогда не допустят, чтобы баба оказалась наравне с ними…
Вот мы и пришли. Улица Тверская, Отделение по борьбе с преступлениями в сфере нравственности. Добро пожаловать в тюрьму. Валя отдает мне сумку и, неловко потоптавшись, уходит, лишь похлопав по плечу на прощанье, как боевого товарища. А я стою, глотаю слезы, и в голове только одно: «За что?.. За что?..»
30.11.99, день
— Да, ровно в пять. Жди на стоянке возле магазина. Да, сразу за углом. Нет, непредвиденных задержек не будет. И вообще, кстати, мне сегодня задерживаться нельзя, вечером надо быть в одном месте. Так что разговаривать будем только в машине по дороге ко мне домой. Устраивает? Тогда пока.
Она опустила трубку на рычаг. Нарыл что-то оперок Витюша, вон какой голос, аж вибрирует от нетерпения. Хочет побыстрее в бой. Молодость, необстрелянность в прямом смысле этого слова.
