Стоило мне увидеть его, как я поняла, что все будет хорошо. Он взял мою руку под столом, и его тепло принесло мне облегчение. Он задал мне кучу точных, конкретных вопросов.
Он объяснил мне, чего от меня ждет. Я должна убедить себя, что ничего не было. Он взял ключи от квартиры. Он пообещал, что тело исчезнет – он сам об этом позаботится. На некоторое время мы прервем всякое общение. Через две недели я могу вернуться в свой дом.
Я сделала вид, что тревожусь, но только для проформы. Моя трусость была счастлива переложить ответственность на другого.
По словам Хуго, Поль был всего лишь мелким мошенником, который может исчезнуть в любой момент, никого этим не обеспокоив.
И еще он сказал – своим прекрасным серьезным голосом, – что убийство чудовищная вещь, но в данном случае речь идет о законной самозащите, я убила из любви, из любви к нему, и теперь он возьмет на себя свою долю ответственности. И еще он будет молиться за нас обоих. Он проводил меня до стоянки такси. Я уехала на вокзал, и пятнадцать дней меня бросало от спокойствия к ужасу. Мне было необходимо поговорить с ним, поговорить хоть с кем-нибудь. Но я понимала, что Хуго прав, и пятнадцать дней спустя дрожащей рукой я толкнула дверь моей квартиры. Меня ждала полиция.
Меня отвели в полицейский участок для допроса. Я недолго держалась. Полицейский, который допрашивал меня первым, был любезен и очень мягок. Через пять минут после начала беседы я призналась во всем. Во всем, кроме существования Хуго, разумеется. В конце концов, защита Хуго была единственным смыслом моего существования.
– Но ведь он-то и втянул тебя во все это дерьмо? – взвилась Квази.
– А единственное, что полицейский остерегся мне сообщать, – это что трупа не было. Хуго сделал все точно так, как обещал. Но я-то этого не знала.
На лицах друзей ясно читалось, в какую оторопь их вогнала столь беспредельная ирония, но эта оторопь быстро обратилась в презрение к моей недогадливости. Хотела б я на них посмотреть на моем месте.
Робер предложил принять по глотку, чтобы я оправилась и промочила горло. Полагаю, в основном он опасался еще одного перерыва в сериале. Я в общем-то была рада паузе, потому как начиная с этого места моя история становилась чертовски запутанной, и я не очень представляла, как ее протолкнуть, даже при том, что мои три раззявы были просто даром небесным в том, что касалось заглатывания любой мути, от ужей до сабель и прочих более-менее заточенных предметов. У меня самой ком стоял в желудке, настолько продолжение было неудобоваримым. Я вцепилась в идею хронологической последовательности – только она могла мне помочь самой разобраться в этой истории, которую я охотно отсекла бы от моей жизни, как отсекают засохшую ветку, и пусть гниет за забором. Я вытрясла из бутылки последний глоток и вспомнила невероятное блаженство, которое испытывала в камере предварительного заключения, сидя вместе с… их лица мгновенно всплыли в памяти, но мне хотелось непременно вспомнить каждое имя, потому что в то время я общалась с людьми, каждый из которых был личностью со своей историей. Что там ни говорят, а кутузка, особенно изнутри, – это мощнейшая штука.
– Так тебя выпустили, или что? – Квази прервала ход моих размышлений.
– А ты как думаешь? Что меня поместили в номер люкс, дабы я оправилась от перенесенной травмы?
– А ты еще и заболела? – спросила Салли.
Робер, чувствуя, что я сейчас взорвусь, поспешил вмешаться. Его имя предрасполагало к роли словаря:[10]
– Подумай немного, Салли. Это ужасно – убить кого-то, когда ты к этому не привык. Ты сам меняешься, становишься другим. Тебя это травмирует. Короче, тебе хреново.
– Как убийце Жозетты?
– Ну, ему это, может, нравится.
– Одно другому не мешает. Например, как тому типу, которого ты лапала сегодня утром, Салли, – пояснила Квази. – Ты его травмировала, но, может, ему тоже понравилось.
– Что за тип? – напрягся Робер.
– Он сам на меня наткнулся, – с большим достоинством уточнила Салли.
Робер вскочил на ноги:
– Кто? И где это?
Квази вмешалась с многоопытным видом:
– Закрой пасть, Салли, не говори ничего. Нарвешься на взбучку.
Я покрепче вцепилась в вожжи:
– Вы мне сказали, что вы влюбленные, а не пара. А это уже вонючие семейные разборки. Заткнитесь, или сами будете рассказывать вместо меня.
– А чо, реальность – это тоже интересно, – взбунтовалась Квази.
– А камера предварительного заключения – это, по-твоему, не реальность? В камере нас было четверо. Маргарита Бриндуа, которая воровала еду для своих детей, мясо. Я не шучу. Х, геб ей, возможно, и простили бы, но мясо – кого она из себя строит, миллионершу, что ли, – марш в тюрьму!.. Хочешь еще реальности? Еще там была Сюзанна Ришпен, обколотая вусмерть, она орала все ночи напролет, потому что ей не давали успокоительных таблеток. А еще Эва Ролен, старая рецидивистка, она воровала вещи из машин.
Салли посчитала на пальцах:
– Трое, как и нас.
– Нет, трое, как три мушкетера, а со мной будет четверо.
– Блин, До, ты это нарочно?
– Ладно, ладно, нас было четверо вместе со мной. Так пойдет? С единственной разницей, что я была довольна тем, что находилась в тюрьме. Мне это казалось справедливым. Остальным это справедливым не казалось, так что им было тяжелее. Вначале, когда меня привели, они на меня глянули – богатая цаца, которая ни черта не соображает. Но я оказалась не нудной. Я никогда не жаловалась, потому что, как уже говорила, была скорее довольна тем, что я в тюрьме, и гордилась, что сумела защитить Хуго. Что ж, мне пришлось рассказать им мою историю, и то, что она оказалась постельной, здорово их позабавило. Они меня успокоили, сказав, что суд к таким историям относится неплохо, считая их чем-то вроде французской культурной традиции. И они же посоветовали не говорить, что я беременна.
– Вот это да! От кого?
– Догадайся.
– Ребенок. Почему ты нам раньше о нем не сказала, До?
– Потому что я от него избавилась, представь себе.
– Вот дерьмо!
– Полностью с тобой согласна, Квази. Я не хотела говорить о нем, потому как знала, что начнутся разборки, но предупреждаю: если хоть кто-то из вас и хоть один-единственный раз о нем заговорит, я плюну на все, потому что это такое дело, то есть, я хочу сказать, это так…
Полная катастрофа. Слезы медленно подымались, и уже затопили горло, слова, дыхание, глаза, но Квази смотрела в сторону, и ее «дерьмо» было обращено к жуткому красавчику Жеже, который приближался, спотыкаясь и цепляясь поочередно за каждое дерево на пути, – великое чудо, спасшее меня от самого худшего.
