Книга Камера смертника - Борис Рудаков

02:05

…Так я и познакомился с отцом Василием. Он привез меня к себе домой, и мы проговорили с ним весь вечер и половину ночи. Мне было очень неудобно втихаря включать диктофон, а просить разрешения записать наш разговор мне не хотелось. Он ведь по-человечески меня принял, пожалел меня, заблудшего, помочь решил в себе разобраться, в ситуации, в этих обреченных людях разобраться. А я полезу с интервью!

Я бы не удивился, если бы отец Василий оказался в прошлом, скажем, полковником ГРУ, или генералом ФСБ в отставке, который воевал в группе «Альфа», или кем-то в этом роде. По наивности, меня удивило это его отношение к преступникам. Была мысль, что он чувствует перед ними какую-то свою вину. Я написал «по наивности», потому что не сразу понял, да и не мог понять, что такое истинная вера и что такое истинная любовь к людям. А он по велению души и сердца – между прочим, не ставя в известность епархию, – взялся и делает свое дело так, как считает нужным.

Отец Василий рассказал, что в роду у него священников не было и что сам он принял сан, когда ему было за тридцать. Не очень он распространялся, что его подвигло на этот поступок, хотя я и пытался расспросить.

Интересный у нас разговор получался. Поначалу я чуть ли не каждой своей фразой сажал себя в лужу. А ведь отец Василий меня не поучал, не наставлял. Он просто немного ворчливо делился своими мыслями. Мы уговорили с ним поллитру водки под всякие домашние соленья, прежде чем отец Василий безапелляционно велел мне оставаться у него ночевать.

Помню, как я глубокомысленно соглашался со священником, что вера людям нужна, что им нужно помогать к ней приходить.

– Вот клюнет тебя жареный петух в одно место, так сразу и придешь, – отрезал отец Василий и опрокинул рюмку. Выдохнул, поковырялся вилкой в блюдце, подцепил кусочек малосольного кабачка и отправил в рот. – Можно в бога и не верить, а к людям все равно относиться по-человечески. А можно и верить, но отстраненно от мира. Тут, Борюша, другое надо. Надо, чтобы в тебе потребность открылась добро творить. Стараться помочь всем, до кого душа твоя дотянется, болеть за каждого, страдать. Я к вере-то давно пришел, а вот служить по-настоящему пошел, когда душа уже не терпела спокойно смотреть на мир вокруг. И когда я понял, что не могу иначе, что важнее нет дела, как людям помогать, тогда вот… Любить надо.

Я старался подобрать слова, чтобы поддержать тему, но они никак не находились. Подворачивались все какие-то избитые заезженные фразы или насквозь фальшивые. И хорошо, что я не нашел тогда слов, потому что они были лишними, а отцу Василию хотелось выговориться. Ведь сколько страшных лет он наедине с собой сострадал этим людям в черных лагерных робах…

– Ты вот небось жену свою будущую очень любил, когда женихались-то? Это ведь обычное дело. Любовь, готов на все ради нее, всем пожертвовать, все отдать, только бы ей хорошо было. А к другим людям? То-то и оно. А в душе у человека ко всему миру, к каждому человеку, каждой травинке, букашке – такая же любовь должна быть. И с радостью должно созерцать на этот мир, потому как он совершенен. Вот только беда, что мы не совершенны; нет у нас любви к ближнему, более как к самому себе. Не можем мы принять страдания ближнего как свои страдания, боль чужую как свою боль…

Хмель уже прилично ударил мне в голову. Наверное, нервное напряжение последних дней сказывалось, а может, и то, что на голодный желудок пили. Что там из закуски-то – бутерброды, соленья да сало копченое… Я слушал, а сам пробовал полюбить этих убийц, маньяков, насильников, садистов, террористов. Какая там любовь, когда рядом с ними стоять страшно! Я вот сегодня долго беседовал через два ряда решетки с Вертянкиным. Он ведь не самый отъявленный злодей на спецучастке – и то я жалости к нему не ощутил. А уж любовь!.. А уж к остальным!.. И очень муторно мне стало от этих мыслей на душе.

– Страшно, – сказал я вслух.

– А знаешь почему? – тут же спросил отец Василий. – Потому что ты в них себя самого видишь.

– Как это?

– Да так. Понимаешь, что сам мог на их месте оказаться, только обстоятельства не сложились.

У меня, наверное, заметно вытянулось лицо, потому что священник очень внимательно посмотрел на меня, а потом усмехнулся и похлопал старческой желтоватой рукой по плечу.

– Я имею в виду, что гнева в тебе много, гордыни. Ты ведь тоже агрессивен, потому что нет у тебя любви ко всем людям, а только избранная любовь к некоторым. А коснись тебя ситуация, так и ты бы мог, особенно если пьяным будешь, в драке кого-нибудь убить. Ведь и трезвого, бывает, посещают мысли, что убил бы такого-сякого. Бывает аль нет?

Я кивнул, потому что отрицать было бы глупо.

– Я ведь не говорю, что ты на них на всех похож, – примирительно заметил отец Василий. – Я только хочу сказать, что нет в тебе любви к ближнему, потому тебе и страшно. Ты беседовал с кем-нибудь из заключенных?

– Да. С этим, Вертянкиным, который по пьянке в драке несколько человек убил.

– Вертянкин? – Отец Василий повесил голову. – Десантник бывший. Знаю. Это моя забота, я его последняя инстанция перед богом. А ты-ка лучше поговори вот с кем…

«Олег Михайлович». Вот не понимаю я вас, журналистов, вы уж простите меня, Борис Михайлович, за прямоту! Обязательно вам нужно священника приплести. Чего вы их путаете с нашей реальной жизнью? Оставьте им старушек и их храмы, а мы давайте проблемы нашего общества решать нашим обществом.

Ладно бы помолился он за кого, а тот и перевоспитался сразу. Так нет, ходит, ходит… Удовлетворение ему приносит, что ли, общение с этими выродками? Тут бы просто спросить хоть одного вот такого вселюбящего: «А как твой господь терпит такие злодеяния, которые они совершают?» Что-то мало утешает, что этого преступника муки в аду ждут после смерти. А вот то, что он сейчас, при жизни наказан так, что ему плохо, это уже радует. На то оно и наказание, что это прежде всего кара за содеянное. И чтобы другому неповадно было. Строго там, говорите? Еще строже надо, чтобы в ногах валялись, раскаивались, к мамке просились!

«ППБ». Простите, Борис Михайлович, но я сначала хотел бы ответить предыдущему комментатору. Я так понимаю по вашему тону, что спорить бесполезно. Тогда я просто предложу вам подумать и попытаться представить. Я вот как раз тот полковник ГРУ в отставке, на которого намекал Борис Михайлович, но не священник. Не священник потому, что слишком много приходится таскать на душе. Свои бы грехи отмолить, где уж там другим отпускать… Такие, как я, очень нужны любому государству, даже самому демократическому. Потому что у каждого государства есть тайны, которые надо сохранить, и есть тайны за рубежом, которые ему хочется узнать. А еще у каждого, пусть самого демократического государства, есть сферы интересов и влияний. И очень часто они находятся за много километров и тысяч километров от его границ. Это геополитика, это мировая экономика. Не будет государство играть в эти игры – и не быть ему самому. Я, понятно, намекаю на то, где мне приходилось бывать и чем заниматься. Мне сидеть бы рядом с этими людьми, о которых пишет господин Рудаков, только мне государство велело делать то, за что их-то и осудило.