Входная дверь была приоткрыта, но он все же позвонил.
— Иди кругом! — крикнула сестра.
Сидит на террасе.
Он спустился с крыльца и обошел дом. Газон был такой мягкий, что захотелось снять сандалии.
Сестра встала и обняла его. От нее пахло сумерками и вином. Постриглась… Ему показалось, что и цвет волос изменился — стал темнее. Черты лица как будто заострились… натянутая кожа. Похудела. Через два месяца стукнет сорок. Восемнадцатого октября. Интересно, будет ли она отмечать сорокалетие? Вряд ли…
— Стакан вина? Белое, холодное…
— С удовольствием. И стакан воды.
— Я не слышала, как ты подъехал.
— И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что я приехал на велосипеде.
— Ну да?
— На машине не проехать. Город похож на склеротика — все сосуды забиты.
— Праздник?
— Да. Ты была в городе?
— А ты?
— Был… но с другой целью. От развлечений воздержался, — улыбнулся Винтер.
— Ты сноб. Каким был, таким и остался. Но по части одежды делаешь большие успехи.
— Я не остался, каким был. Я стал другим.
Сестра налила ему вина и пошла за водой.
— Столкнулась с Ангелой на той неделе, — сказала она, ставя на стол бутылку минералки и два высоких стакана. — В коридоре, после обхода.
Она села рядом с ним на садовый диванчик.
— Вот как…
— Она почти ничего не говорила. У тебя, что ли, учится… А о деле — вообще ни слова.
— О каком деле?
— О ваших отношениях…
Винтер ждал продолжения. Сестра — врач-терапевт в Сальгренска, а Ангела недавно устроилась туда же. До этого работала в мольндальской больнице.
— Подумай… две женщины во всем мире, которые для меня что-то значат — и обе врачи… К чему бы это?
— Просто ты — клинический случай, — не задумываясь ответила сестра, — что здесь непонятного? А про маму забыл?
— Нет, конечно. И мама.
— Когда ты с ней говорил в последний раз?
— Она звонила недели две назад. А ты?
— Вчера.
— И как она?
— Думаю, пропустила пару мартини к ленчу. — Они засмеялись. — Нет, серьезно, мне кажется, она стала поменьше выпивать. Наверное, отец ей что-то сказал.
— Отец? Шутишь…
— Эрик! А с отцом ты когда говорил?
Винтер отхлебнул вина. Руки дрожали. Он покосился на сестру — заметила, но промолчала.
— Когда они уехали… когда они уезжали в Испанию.
— Знаю.
— А я подтвердил лишний раз.
— Два года. Это большой срок.
— У него был выбор. Он мог бы распорядиться своими деньгами по-иному. И я не имею в виду себя или нас с тобой. Это его деньги. У меня есть свои… Странно другое — у меня нет ничего, что когда-то принадлежало ему. — Он поставил стакан. — Это ненормально. Но… он выбрал то, что выбрал.
— А это не утомительно — всегда быть судьей?
— Я не судья. Я полицейский.
— Не играй словами. Ты знаешь, что я имею в виду.
— Он выбрал то, что выбрал.
— И мама поехала с ним.
— Мама невменяема.
— Ты сукин сын, Эрик… Кто дал тебе право судить близких?
Он потянулся за бутылкой, словно не слышал вопроса.
— Тебе налить?
Она неохотно подвинула к нему бокал.
— Ничего бесповоротного не случилось. Они могут в любой момент вернуться.
— И что это изменит?.. — тряхнул он головой. — У нас что, нет другой темы для разговора? И почему нельзя просто посидеть немного с бокалом вина?..
13
Они замолчали. Ночь медленно густела. Вино с легким металлическим, немного земляным привкусом. Этикетку не прочитать — темно. У него сильно кружилась голова.
— Сколько ты уже на ногах?
— С четырех утра.
— С ума сошел.
— Ты же знаешь… первые часы очень важны.
— Знаю. Первые часы — самые важные. А если комиссар не в состоянии думать? И его подчиненные тоже?
— Первые часы остаются первыми. Прикажешь передвинуть их на завтра?
— Но теперь-то они кончились? Первые, самые важные часы?
— Более или менее.
— Но охота продолжается…
— Если это можно назвать охотой.
Винтер хотел подлить себе вина, но сообразил — если выпьет еще бокал, не сможет произнести ни слова.
Он встал и подошел к ограде. В листве яблонь шелестел легкий ветерок. Силуэт крошечной детской избушки у кустарника, сразу за кленом. Она стояла здесь, сколько он себя помнил. Ночные приключения… Сколько ему было тогда? Восемь? Девять?
Винтеру вдруг захотелось подойти к избушке, но он остался на месте. Через полчаса она исчезнет, скрытая ночным мраком. Останется только знание — вон там моя детская избушка. Ее не видно, но она там есть.
Усталость навевает мысли о детстве. И что… хотелось бы ему туда вернуться? В детство? Призраки той жизни… призраки прошлого. Но это всего лишь призраки, исчезающие в безжалостном свете настоящего.
Он повернулся к сестре. Лотта накинула на плечи шаль, и облик ее изменился. По саду пробежал ветерок, он почувствовал приятный холодок на голых икрах. Совсем не холодно.
— Ребенок, — сказал Винтер. — У этой женщины есть ребенок… у убитой, имени которой мы все еще не знаем. Она родила ребенка, может, даже не одного. Где-то они должны быть, эти дети?
— Тебя это волнует?
— А тебя бы не волновало?
— Прости… дурацкий вопрос.
— Это меня не просто волнует, а выводит из себя. Пару раз за день я просто не мог сосредоточиться, потому что думал о Хелене и ее ребенке.
Сестра уставилась на Эрика.
— Ты же только что сказал, что вы не знаете ее имени!
— Что?
— Ты сказал, что труп пока не опознан. А сам называешь ее Хеленой.
— Разве? Надо следить за речью… Просто я окрестил ее Хеленой… для, так сказать, конкретности мышления.
— Почему именно Хеленой?
— Ее нашли у озера Дель, неподалеку от Хеленевика.
— Хеленевик? Никогда не слышала.
— Деревушка в несколько домов по другую сторону шоссе. Красивые дома, красивые виды.
— Значит, Хелена?
