Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
знают их привычки, законы и обычаи[245]. «Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев»: товарищ Ле Гобьена, отец Луи Ле Конт, развил мысль св. Павла из его Послания к Коринфянам (1 Кор 9:19–23), превратив ее в оправдание миссионерской стратегии иезуитов, основанной на религиозном принципе accommodatio, приспособления:
С варварами следует вести себя по-варварски, с цивилизованными народами – цивилизованно; в Европе надлежит вести обычную жизнь, среди же кающихся жителей Индии – жизнь глубоко строгую; в Китае необходимо носить изящные одежды, а в лесах Мадурé – ходить полуголыми: таким образом будет проще приобщить умы к Евангелию, единообразному и непреложному[246].
Впрочем, с точки зрения иезуитов, слово «варвар» обладало двойственными коннотациями. В 1715 году отец де Майя отправил письмо с описанием острова Тайвань[247]:
Прежде в сей области жили варвары, люди совершенно не цивилизованные [un peuple barbare et nullement policé]; лошади, козы, даже свиньи (которые в изобилии водятся в континентальном Китае) здесь встречаются чрезвычайно редко…
Тем не менее, комментируя матрилокальные обычаи Тайваня, согласно которым жених отправлялся жить в дом невесты, де Майя заметил: «их браки отнюдь не варварские» («leurs mariages n’ont rien de barbare»). Он объяснял: невест не продавали, как это происходило в Китае; финансовые соображения, столь важные для Европы, на острове не играли никакой роли; родители не вмешивались в браки детей. Де Майя писал о следствиях матрилокальной системы с большим энтузиазмом: на Тайване дочери очень ценились, поскольку «благодаря им можно было обеспечить себя всем необходимым для старости». В том же письме де Майя сообщал, что недавно на Тайване случилась целая волна бунтов против китайского правительства. Он выказал беспокойство китайскому мандарину, только что назначенному наместником одной из провинций Тайваня:
Он возразил мне с холодностию: «Отец, если эти варвары предпочитают пребывать в своем варварстве, то тем хуже для них; мы стремимся превратить их в людей; ежели они сопротивляются, тем хуже для них; в этом мире нет совершенства».
Иезуит сопроводил эти слова таким комментарием:
Конечно, можно считать сих людей варварами с точки зрения тех норм, что распространены у китайцев; и тем не менее я считаю, что тайваньцы намного ближе к истинной философии, нежели подавляющее большинство самых известных китайских философов[248].
Он пояснял: они беззлобны, любят справедливость, уважают старших, хранят целомудрие и т. д.
«Намного ближе к истинной философии»: эти слова мог бы произнести один из самых известных воспитанников иезуитов – Вольтер. Как отметил Вернер Кеги, Вольтер со своим антиевропоцентричным подходом ко всемирной истории, столь мощно обоснованным в «Essai sur les mœurs» («Опыте о нравах»), был многим обязан иезуитским миссионерам – вернее, добавим, предприятию, инициированному Ле Гобьеном полувеком прежде[249]. Однако теперь речь пойдет не о последователях издателя «Назидательных и любопытных писем», а о его предшественниках.
5
В своем знаменитом опыте «О каннибалах» (I, XXXI) Монтень исследовал амбивалентные значения понятия «варварство». Он заметил, что бразильские туземцы в определенном смысле совсем не варвары, скажем, в их поэтических творениях; или они не такие уж варвары, поскольку не столь жестоки, как цивилизованные европейцы; или же они сущие варвары и дикари, ибо живут в большей близости с природой[250]. Отец де Майя в своем рассуждении о жителях Тайваня, кажется, двигался по тому же затейливому мыслительному маршруту, которым шел Монтень: китайцы играли роль европейцев, а «истинная философия» заменяла собой природу. И это не отдельно взятое сближение. Отрывок из текста Ле Гобьена, от которого мы отталкивались, строится вокруг темы другого опыта Монтеня – «Об обычае носить одежду» (I, XXXVI) – противопоставления наготы и одежды, естественного и искусственного. Еще раз обратимся к словам Юрао:
Они порицают нас за то, что мы не носим одежд. Однако если бы в сем действительно имелась надобность, природа позаботилась бы об этом. Почто навязывать нам одежды, если это вещь весьма праздная? Почто стеснять наши ноги и руки под тем предлогом, что их надобно прикрыть? Они трактуют нас как дикарей, считают нас варварами. Следует ли им верить? Не видим ли, что под личиной просвещения и исправления наших обычаев они развращают нас? Не видим ли, что у нас похищают ту исконную простоту, в коей мы пребывали? Не ведет ли это к утрате нашей свободы, кою должно почитать более дорогой, нежели самая жизнь?
Мы слышим голос представителя «тех племен, которые, как говорят, и посейчас еще наслаждаются сладостной свободою изначальных законов природы», о которых писал Монтень[251]. Иезуитские миссионеры увозили из Европы «Опыты» Монтеня – если не в карманах, то по крайней мере в памяти. Монтень снабдил их схемой, благодаря которой они могли отсеивать информацию, полученную как от древнейших цивилизаций, так и от народов, живших на недавно открытых землях. «Несмотря на бедность, они веселы и довольны своей судьбой» («ils sont gais et contens de leur sort»), читаем мы в одном из писем, помещенных Ле Гобьеном в первый том «Назидательных и любопытных писем», где описывалась жизнь обитателей островов Палау, расположенных недалеко от Марианского архипелага[252]. Ле Гобьен использовал аргументы Монтеня при создании речи Юрао: добрый дикарь превратился в благородного туземца с Марианских островов, проникнутого ненавистью к европейской цивилизации.
Источником, вдохновившим Ле Гобьена на подобный риторический жест, если я не ошибаюсь, служит одна из знаменитых страниц Тацита. Речь каледонского вождя Калгака, обращенная к своему племени накануне битвы с Агриколой, – это мощное обвинение в адрес римского империализма, полное аллюзий на Саллюстия[253]. Юст Липсий в комментарии к Тациту назвал ее (конечно, думая о борьбе Нидерландов против Испании) «смелой и благородной речью» («animosa et alta oratio»)[254]. Вы, заявлял Калгак, «не знаете оков рабства <…>, мы не видим тех берегов, где обитают рабы»[255]. Акцент Юрао на свободе («исконная простота и свобода», «драгоценная свобода, унаследованная от отцов наших») перекликается как с первозданной свободой древних каледонцев, воспетой Тацитом, так и со «сладостной свободою изначальных законов», которую Монтень обнаружил среди бразильских туземцев.
Близость педагогических (или антипедагогических) идей Монтеня и образовательной системы иезуитов уже была отмечена такими исследователями, как Пьер Вилле и Франсуа де Денвиль[256]. Однако после 1676 года, когда «Опыты» оказались включены в «Индекс запрещенных книг», труды Монтеня циркулировали в среде иезуитов благодаря посредникам, как то демонстрирует случай «De l’usage de l’histoire» («Об использовании истории») Сен-Реаля. Из-за таких своих текстов, как уже упомянутая
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
