доме, — более резко произнесла Маша. — А днем раньше, когда вы в очередной раз напились, я услышала ваш разговор на кухне. Ты сказала, что «ей пора вслед за папашей». А ты, Курбан, перетрусил и сказал: «чтоб молодая девчонка умерла от сердечной недостаточности — могут заподозрить…» А ты, мамочка, ему сказала: «никто не догадается, если ты сам не ляпнешь где-то». И я решила уйти, чтоб не доставить тебе радости плакать на моих похоронах. А Сережа, — кивнула она в сторону Огарева, — единственный человек, который сочувствовал мне на этих гнусных съемках… Он и предложил мне вернуть должок. И мы сняли кино про «девушку на цепи». И оно заставило поволноваться и Курбашку, и мамашку, и мадам Самобрехову, и господина Грош-Ценаева. И Ромку, похотливого соседа. А потом каждый из вас получил от меня по куску цепи. По мере подлости. Больше всех получила ты, Варвара, десять звеньев, меньше — твой сожитель в моей квартире — пять.
— Всем вещдоки — на стол! — приказал Савушкин.
Присутствующие с ненавистью, кто — с облегчением стали выкладывать из конвертов и бросать фрагменты цепи на стол.
Маша продолжила обличительную речь:
— Соседушка Кухаркин, который хотел меня совратить еще несовершеннолетней, получил четыре. Большего ты не стоишь. Ну и остальной камарилье перепало: Самобреховой, Грош-Ценаеву, оператору… Гришке Хлопухину — шесть звеньев, сам знаешь, почему: всю жизнь был «шестеркой»…
— Маша, — подала голос Оля. — А мне-то за что перепало твоей ненависти? Ты же подруга была мне?
Она бросила на стол два звена.
— Подруга… — покачала головой Маша. — Когда меня все травили, ты тоже отвернулась от меня. Стыдно общаться было? А мне так не хватало твоей поддержки! Я потеряла мать, потом эта гадина свела в могилу моего отца. — Она показала рукой на Варвару.
— Да не слушайте ее! — уже умоляла Варвара.
Маша, не обращая внимания, продолжала:
— Ты тоже отвернулась, подруга, когда эта стая улюлюкала, когда кричали: «болонка на цепи», а вот это ничтожество… — Кивок в сторону Хлопухина. — Становился на четвереньки и гавкал… Не знаю, как я тогда не покончила с собой…
— Маша, прости, бога ради, дураком был… — заныл Хлопухин.
— Дураком и остался… Я перестала ходить в школу. Варвара ничего не знала. Она вообще ничего не знала. Была занята собой и своими делишками. Я уходила на другой конец города, бродила по улочкам. И однажды какая-то сила остановила меня перед храмом. Я вошла, там никого не было… И тихая благодать как-то сразу успокоила меня, очистила душу… Я не заметила, как ко мне подошел священник. Он спросил меня: почему юное создание не в храме познания? Я сказала, что не хочу ходить в школу, потому что в классе моем одни уроды… В общем, рассказала все про свою несчастную жизнь… Священник выслушал меня, дал мне три свечи, чтобы две поставила за упокой мамы и папы, а третью за свое здравие… Он долго говорил со мной, и до сих пор помню его слова: «величайший грех — лишить себя жизни». А на прощание перекрестил и сказал: «Иди, дочь моя, в школу. И помни: кто был последним — станут первыми». В этот же день я случайно, а может, и нет, встретилась на улице с Сережей. Разговорились, вспомнили съемки. И я расплакалась. — Огарев смущенно опустил голову. — Говорит: «что ж ты мне раньше не сказала? Они у меня все на карачках ползать будут». А Сережка крутой, одиннадцатый класс, каратист, его все боялись. На следующее утро Сережка меня за руку в класс привел. Все очумели. В шестой класс — крутой Серега. Одиннадцатиклассник! И Сережка им всем говорит: «Это моя сестра. Кто хоть раз тявкнет на нее — пасть порву!» И вся эта трусливая свора, однокласснички, меня сразу зауважали. Чуть ли не полюбили.
— Маша, мы все тебя любим! — вдруг всхлипнула Варвара. — Особенно я!
— Клянусь Аллахом, ты мне как дочь! — воздел руки к небесам Курбан.
И случилось чудо: все наперебой стали изъясняться в любви к Маше.
— Машенька, — запела железная Самобрехова. — Если б ты знала, как я исстрадалась, когда снимали эту страшную сцену! Ты же для меня была как дочь!
— И для меня! — не стал отставать Грош-Ценаев. — Даже больше, чем для тебя, Самобрехова. Мне все это написать пришлось! Все через сердце пропустить! Мое израненное писательское сердце!
Гриша Хлопухин бухнулся на карачки.
Маша оторопела:
— Только не гавкай!
— Прости меня, Маша…
— Машенька, мы так тебя любим! — пропищала Оля.
— А я вас не люблю! — обведя презрительным взглядом присутствующих, ответила Маша. — Пошли, Сереж!
Они вышли, не закрыв за собой массивную дверь уголовного розыска.
— Все свободны! — громко произнес Белозеров.
Алиев и Шпонка встали и было направились к двери.
— А вы куда? — остановил Белозеров. — Вам придется посидеть.
Сожители медленно сели…
А Машу и Сергея в этот день видели в самом романтичном месте города — на «Мостике влюбленных», над излучиной озера, в самом дальнем углу парка.
Сережа достал два последних звена цепочки:
— Осталось два колечка…
— Которые ты получил от меня в целях конспирации! — Маша подняла пальчик вверх.
— Прощайте, — сказал Сергей и бросил их в воду. — А это — тебе и мне взамен.
Он достал бархатную коробочку, открыл, а там — два обручальных кольца.
— Сережка, ты — чудо!
Маша бросается ему на шею, и влюбленные, конечно, сливаются в поцелуе.
…Не правда ли, красивый финал?
Кладбище для одноклассников
Глава 1
— Вот я и говорю, тут отродясь никаких памятников не стояло! Я собаку повел гулять. Она меня рано поднимает. А мои дела какие, пенсионерские: собака, потом в магазин к открытию, молока там, творожка купить…
Словоохотливый старичок наслаждался своей ролью.
«Одинокий, наверное, — подумал Савушкин, — даже мрачный повод не помеха, чтоб пообщаться». Он не стал перебивать его, а аккуратно вернул к теме:
— Значит, вас собака вывела на это место?
— Она и вывела. Я ее не стесняю, мы с ней привыкли не стеснять друг друга, уважаем желания каждого. Вот она и привела сюда, не знаю, что ее взволновало… Этот дом уже второй год под снос, бывает, что бомжи здесь ночуют. А ночью сюда никто не сунется, темнотища, ни одного фонаря. Раньше, до революции, здесь притоны разбойные были… А сейчас новые русские хоромы строят с бассейнами. — Он кивнул в сторону площадки, где бригада негров реставрировала в современном стиле старое здание.
— Пять минут на машине до Кремля, а такая глухомань, — заметил Михаил Белозеров, старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры. —
