— И что это значит?
— У меня такая метка — тэг. ДОЗА. Я везде его пишу.
Это было модным поветрием. Любой мог придумать себе тэг. Дилан, разумеется, тоже. Никаких объяснений не требовалось. Короткий зимний день сам по себе был ответом на незаданный вопрос, напоминал о стоическом терпении. Вместе с Рейчел из дома ушла истерия, остался лишь надрывающийся телефон. День шумел, как морская раковина. Дилан смотрел телевизор, проверял почту, провожал взглядом уходящего в студию отца. Слушал пластинки Рейчел с записями Кэрли Саймона, Мириам Мейкбой, «Дилани энд Бонни». Сквозь зарешеченное окно школьного кабинета на втором этаже он наблюдал за уборщиками, нехотя бредущими по тонкому слою снега к мусорным контейнерам, тоже исписанным метками. Он думал, какое словечко выбрать ему самому, но в голове все путалось. Важнейшие события всегда происходили почему-то в отсутствие Дилана, поэтому принимать их за нечто, наполняющее его жизнь, было трудно. Примеров тому множество — кабинет № 222, интрижка отца Эдди, новая группировка подростков. Из всех этих происшествий складывалась повседневность, они были подводным течением, изнанкой жизни.
Дилан и Мингус никогда не обсуждали последние события. Они смотрели Суперкубок американского футбола, заключив тайное пари на пять долларов: Мингус утверждал, что победят «Питтсбург стилерс», Дилан болел за «Миннесота вайкингс» с их потрясающими шлемами. Вдвоем они крались на цыпочках на второй этаж, туда, где хранились «Золотые диски». Гостиная выглядела теперь по-другому: водяной матрас Барретт убрал, вместо него напротив огромного цветного телевизора поставил здоровенную софу и диван.
Барретт Руд-младший сидел в кресле будто на троне, в синих штанах и распахнутом шелковом халате, раскинув руки ладонями кверху и вытянув ноги. Черные с проседью волосы на коричневой груди напоминали недописанные буквы. Он перевел взгляд с экрана, на котором мелькали сценки предварительного шоу, прищурился и, задвигав толстыми губами — так что зашевелилась бородка, — посмотрел сквозь очки на Дилана.
— Это твой друг, да?
Мингус, проигнорировав вопрос, сел на диван.
— Как тебя зовут?
— Дилан.
— Дилан? Мне довелось встречаться с этим парнем, Бобом Диланом. За кого ты болеешь, Дилан?
— М-м?
— Как думаешь, кто сегодня выиграет?
— Он болеет за «Вайкингс», — отстраненно сказал Мингус. В присутствии отца, перед огромным мерцающим экраном он, казалось, впал в состояние полутранса.
— «Вайкингс» продуют, — заявил Барретт — настолько уверенно, что Дилан смутился. Но ведь они и пришли сюда для того, чтобы увидеть, кто выиграет, кто проиграет.
— А «Долфинс» ты знаешь? — спросил Барретт.
Дилан соврал, что знает.
— Летом семьдесят первого я с ними работал. Покажи-ка фотографию, Гус.
Мингус поднялся с дивана, направился в завешанную коврами отцовскую спальню и принес цветной снимок в рамке. Дилан увидел Барретта в футбольной форме с прижатым к груди мячом и мечтательным взглядом.
— Меркури Моррис пророчил мне блестящее будущее. Но ничего не вышло, приятель. Все из-за студии грамзаписи. Если бы не это, я когда-нибудь тоже участвовал бы в Суперкубке…
Голос Барретта становился тише, он уже не обращался ни к кому конкретно. Начавшаяся игра сузила реальность до размеров зеленого поля: все ушло, остались только бегающие, как заводные, футболисты и увлеченность Дилана. Этот матч был сплошной полосой неудач, совершенно неправдоподобных. Мингус ни словом не обмолвился о заключенном пари, лишь страстно умолял то одного, то другого игрока забросить мяч. Дилан взывал к провидению молча, даже когда крутили рекламу. «Я накупил бы кока-колы для всех на свете…» Барретт барабанил пальцами по диванному подлокотнику, отбивая ритм какой-то мелодии.
— Гус, дружище, достань-ка из холодильника кольт.
Желтая бутылка на сорок унций сразу запотела. После каждого глотка Барретт вытирал ладонь о синие штаны, вода мгновенно впитывалась в ткань, оставляя темные пятна.
— В перерыве возьмите десять долларов и купите чего-нибудь для бутербродов. Лучше у Багги, у нее всегда есть мой любимый шведский сыр. Терпеть не могу гадость, которую выдает за сыр старик Рамирез.
Несмотря на то, что он почти никогда не выходил на улицу, Багги и ее овчарка были ему известны. Имена всех живущих здесь знали, даже не вылезая из дома. Квартал составлял единое целое, это подтверждалось снова и снова. Дряхлые здания из бурого песчаника как будто все слышали, умели думать.
Все для всех здесь были просто «Эй».
Дилан и Мингус надели куртки и натянули на глаза шапки. Гулявший на Бонд-стрит ветер хлестал по ногам, пробирался под одежду. Руки они держали в карманах, но пальцы все равно посинели. Из-за ветра магазинная дверь сначала не желала открываться. Багги и ее овчарка сквозь заиндевевшее окно выглядели полупрозрачными привидениями, загадочными пришельцами.
Два мальчика, черный и белый, пришли за горчицей и сыром. Скорее всего Багги не знала, что по телевизору идет Суперкубок, наверное, даже понятия не имела о значении этого слова, и, услышав его, вполне могла решить, что это, например, какая-нибудь туалетная принадлежность.
Дилан и Мингус сварганили бутерброды, и все трое принялись жевать. Барретт наслаждался вкусом горячей горчицы, облизывал пальцы, бормотал что-то себе под нос и потягивал солодовый напиток, уже вторую бутылку. Третий период был похож на бесконечную выжженную пустыню, где время растянуто в вечность. А ведь где-то в эти самые минуты, наверное, терпели крушение самолеты, и Манхэттен мог расколоться пополам и уплыть в море. Бруклин был заснеженным островом. Вокруг него царила беспросветная мгла. Тебе и в голову не приходило, что Суперкубок может быть настолько жутким и безнадежным. Удар по мячу какого-нибудь увальня совершенно ничего не менял. Мингус немного попритих, усмиренный отцом, но не прекратил свои мольбы. Дилан присел на корточки перед каминной полкой и принялся рассматривать коллекцию пластинок, беря их по одной. «Мейн Ингридьент», Эстер Филлипс, Расаан Роланд Керк, трио «Янг Хоулт». Имена и названия в прорезях цветных конвертов — такой же неведомый, непонятный мир, как отдельный выпуск комиксов «Марвел».
— Тебе не интересна игра? — сказал Барретт с оттенком раздражения. Он снова прищурился, будто желая получше рассмотреть Дилана.
Белый мальчик в доме черных.
— А твоя мама знает, что ты у нас? — спросил Барретт.
— Его мама ушла от них, — ответил за Дилана Мингус.
— Ушла?
Дилан кивнул. Барретт задумался. Теперь понятно, почему мальчик так долго сидит здесь, в их доме, — наверное, к такому выводу он пришел. Но вдруг промелькнуло что-то еще. Дилан заметил в глазах Барретта под отяжелевшими веками искру нежности, и показалось, будто на него пролился мягкий свет фонарика.
— Мать ушла, а парень держится молодцом. — Барретт повторил эту фразу дважды. В первый раз — глухо, не очень четко. Во второй — нараспев, с интонацией похвалы и поддержки. — Ма-ать ушла-а, а парень держится молодцо-ом.
