— Прислушайся. Что там такое?
— Что?
Было так тихо, что Лаверн слышал, как пульсирует кровь у него в ушах.
— Там, — настойчиво повторила Донна, — прислушайся.
На сей раз Вернон действительно услышал какие-то странные звуки. Более всего они напоминали глубокий стон и доносились как будто с лестничной площадки за дверью.
— Боже мой, — испуганно прошептала Донна. — Что это?
Не в состоянии дать разумный ответ, Лаверн потянулся к стоявшей у изголовья лампе и нажал на выключатель. Света не было.
— Черт побери, лампочка перегорела…
Стон раздался снова, на сей раз громко. Непонятно, кому принадлежал этот звук — человеку или животному. Вскоре он зазвучал глуше, перейдя в протяжный, сдавленный хрип. Затем дверная ручка повернулась. Дверь медленно приоткрылась, и в комнату вошла фигура в белом.
— Кому из вас плохо? — спросила она.
Это была тетушка Анна. Лаверн живо вскочил с постели и подвел ее к Донне.
— У нас все в порядке. Честное слово.
— Вернон, включи свет, — потребовала Донна.
Стоявший у двери Лаверн ответил:
— Пытаюсь. Электричества нет.
С верхней лестничной площадки донесся неясный шум, за которым, словно некий жуткий знак узнавания, последовало хриплое "а-а-х-х".
— Давай! — выкрикнул Лаверн, подзадоривая невидимого гостя. — Чего это ты струсил?!
Донна подошла к нему сзади и обняла. Лаверн почувствовал, как дрожит ее тело. Они стояли в дверном проеме, преграждая путь тому неизвестному, что могло ждать их за порогом. Вернон не увидел в темноте ничего подозрительного, и ему еще раз вспомнился жуткий черный туннель, приснившийся в ночном кошмаре.
Сидевшая на кровати Анна пронзительно вскрикнула:
— Что это? Пусть убирается прочь!
Что-то дохнуло Лаверну прямо в лицо, заставив отступить. В воздухе явственно чувствовалось присутствие смертельной угрозы. Температура в комнате резко снизилась. Повеяло ледяным холодом. Донна и Вернон крепче прижались друг к другу. Их глаза, вместо того чтобы привыкнуть к темноте, стали еще хуже различать пространство перед ними.
По ступенькам лестницы проскакал мягкий футбольный мяч, сопровождаемый оглушительным хором стонов и жалобных вздохов, доносившихся со всех мыслимых сторон.
Анна, дрожа, подошла к Донне и Вернону. Все трое обняли друг друга, образуя живой треугольник.
Теплый ветер, пахнущий сырой землей, ворвался в дом, хлопая дверями и окнами. После этого воцарилась тишина, нарушаемая лишь приглушенными всхлипываниями Анны.
Глава 4
— Ну, что скажешь, Нейл? — спросил Джеймс Мертон, пытаясь придать голосу нетипичную для него сердечность.
Сын ничего не ответил, продолжая играть в новую компьютерную приставку «Сега», которую отец подарил ему на Рождество. Мальчик сидел на полу перед экраном телевизора. Лицо его было каким-то пустым и совершенно бесстрастным. Похоже, он с головой погрузился в свое излюбленное занятие.
— Так что, хороша она? Как считаешь?
На этот раз Нейл пробормотал что-то вроде снисходительного одобрения. Мертон не переставал удивляться тому, что современные дети принимают все как должное. Даже если это и делает его старым чудаком, пусть будет так.
Дом Мертона был празднично украшен в честь прихода сына. Разноцветные воздушные шары свисали изо всех углов, красовались во всех мыслимых и немыслимых местах. Ветви пахучей рождественской елки прогибались под тяжестью тридцати одного шоколадного ангела и целой армии музыкантов Санта Клаусов. Стоило лишь включить елочную иллюминацию, как они начинали исполнять песню "Украсьте ваши комнаты". Правда, Нейла это, похоже, ничуть не впечатляло.
Нейлу недавно исполнилось десять. Он был низковат для своего возраста и выглядел маленьким и жилистым, как и отец. Волосы у него были как у Кристофера Робина[3]— копна золотисто-каштановых кудряшек. Хотя в жилах мальчика текла лишь англосаксонская кровь, его гибкую, грациозную фигурку отличало, по мнению Мертона, что-то африканское. Именно по этой причине Мертон больше не мог спокойно смотреть по телевизору репортажи о жертвах засухи на Черном континенте: рука машинально тянулась за кредитной карточкой.
Оставив сына в состоянии компьютерной комы, Мертон поднялся по лестнице и вошел в туалет. Помочившись, он принялся рассматривать свое изображение в привинченном к двери зеркале. Для человека, которому уже далеко за сорок, он выглядел неплохо. Хотя аккуратно подстриженная бородка придавала ему вид лихого альпиниста, глаза смотрели как-то устало и неуверенно. Гордившийся своей способностью к самоанализу, Мертон подумал, что в его взгляде можно прочитать отчаяние. Кстати, это отчаяние мог прочитать и Нейл. Дети ведь мало чем отличаются от животных. Они каким-то особым чутьем улавливают в людях фальшь, которая легко отталкивает их. Больше всего они любят тех, кто дает им либо все, либо ничего.
Проходя мимо комнаты Нейла, Мертон заглянул в открытую дверь и увидел на аккуратно застеленной постели сына спортивную сумку. Увиденное растрогало его. Он с нежностью прикоснулся к ручке сумки и неожиданно решил открыть ее. Расстегнув замок-"молнию", Мертон удивился изысканной аккуратности, с которой было уложено содержимое сумки. Наверху рубашки и пижама, внизу — свитера и джинсы. Все безупречно выглажено и ровно сложено. На дне сумки — носки, аккуратно скатанные в клубки, а также четыре пары тщательно выстиранных трусиков. Жена постаралась.
Мертон осторожно вынул один за другим каждый слой одежды и разложил вещи сына по отдельным полкам в бельевом шкафу. Самой последней он вытащил сумочку для туалетных принадлежностей, украшенную изображениями зверюшек — обитателей джунглей из мультфильмов. Ее он поставил на столик. Затем как будто бы ободряюще похлопал по ней рукой, прекрасно зная, что все эти вещички скоро исчезнут из его жизни вместе с их владельцем.
После этого он спустился вниз, где застал Нейла все в той же, прежней позе. Звучала записанная на кассете с видеоигрой глуповатая, жизнерадостная мелодия. Мертон опустился на корточки за спиной сына, не сводящего глаз с маленького человечка на экране телевизора, который метался во все стороны, пытаясь скрыться от подстерегающих его на каждом шагу опасностей.
— Как дела?
— Лучший результат, — последовал лаконичный ответ.
Встав, Мертон отправился в "палату для выздоравливающих", чтобы узнать, как обстоят дела у Лотти, старой овчарки с соседней фермы. Собака была уже не в силах выполнять свои служебные обязанности, однако ее владелец не хотел даже и думать о том, чтобы расстаться с животным. В первый день Рождества собаку принесли с крайне опасной опухолью над левым ухом. Мертон прооперировал ее и оставил на ночь у себя. На голове у Лотти сейчас было что-то вроде забавного белого абажура — специальная повязка, чтобы животное не могло расчесать оперированное место.
