с ухмылкой на губах, однако улыбка исчезла, как только он увидел лицо Эмилио.
– Ты говорил, что тебе нужен сотрудник, разговаривающий на мадьярском языке. A еще на английском, латыни или испанском. Правда, латынь у меня не слишком хороша, – признался Джон, сдаваясь под ледяным взором. – Но при всем том я знаю все четыре языка. И вообще я полностью твой. Если ты, конечно, захочешь.
– Ты шутишь, – ровным тоном сказал Эмилио. – Не пытайся надуть меня, Джон.
– Вот ты владеешь шестнадцатью языками, и каким пользуешься? Послушай, я не лингвист, но разбираюсь в аудиосистемах и умею учиться, – попытался защититься Джон. – Родители моей мамы были родом из Будапешта. Бабуля Тот опекала меня после школы. Мой венгерский лучше английского. Бабуля в своей стране писала стихи, и…
Сандос к этому времени просто качал головой, не зная, смеяться ему или плакать:
– Джон, Джон. Не надо уговаривать меня. Просто…
Просто ему не хватало Кандотти. Просто ему нужна была помощь, но он ненавидел просить о ней, он нуждался в коллегах, но боялся любой новизны. Патер Джон Кандотти, обладавший великим для священника даром прощать, знал и слышал о нем все – и тем не менее не презирал и не жалел его; так что, когда голос вернулся к Эмилио, голос этот был милосердно ровным:
– Просто я подумал, что в этом есть какой-то подвох. В последнее время хорошие новости как-то обходят меня стороной.
– Никакого подвоха, – уверенным тоном ответил Джон, поскольку жизнь не приучила его готовиться к неожиданным ударам. Он направился к лестнице, ведущей вниз, в гараж. – Когда я могу начать?
– Прямо сейчас, насколько это зависит от меня. Но пользуйся библиотекой, ладно? А я ложусь спать, – заявил Сандос с той мерой уверенности, которую ему позволял чудовищный зевок. – Если я не проснусь в октябре, на что я самым искренним образом надеюсь, даю тебе разрешение разбудить меня. А ты тем временем можешь начать с программы обучения руанже – у Джулиани есть коды доступа. Но не пробуй заниматься к’саном, пока я не смогу помочь тебе с этим кошмарным наречием, Джон.
Положив левую руку на стол, он повел ее вперед, чтобы отключить ортез, и замер, осененный внезапной мыслью.
– Иисусе, это значит, что Джулиани посылает тебя со следующей группой?
После продолжительной паузы Джон согласился:
– Ага, похоже на то.
– И ты хочешь лететь?
Джон, посерьезнев, кивнул:
– Да. Да, я хочу.
Выйдя из оцепенения, Эмилио рухнул обратно в кресло и со строгой и величественной интонацией процитировал Игнатия Лойолу:
– Готов выступить сразу же, как только получу приказание и застегну ремни кирасы.
– Если я умру на Ракхате, – торжественно проговорил Джон, – прошу об одном: чтобы тело мое доставили на Землю и похоронили в Чикаго, где я смогу, как и прежде, участвовать в…
– …В политике Демократической партии! – вместе с ним договорил фразу Эмилио. Коротко хохотнув, он покачал головой: – Ну, ты знаешь, что тамошнее мясо есть не стоит. Потом, ты рослый. И, возможно, сумеешь отбиться, если какой-нибудь обиженный Богом жана’ата воспылает к тебе страстью.
– Похоже, что Джулиани имел это в виду. Если я обрасту мышцами, то из нас можно будет составить приличную линию нападения Национальной футбольной лиги. Остальные парни просто огромные.
– Так ты уже встречался с ними?
– Только со священниками, не с мирянами, – проговорил Джон, возвращаясь к столу. – Отец настоятель у нас парень по имени Дэнни Железный Конь…
– Лакота? – спросил Сандос.
– Отчасти, еще, по его словам, в какой-то степени француз и швед, и это у него чувствительная точка. Его предки-лакота покинули резервацию четыре поколения назад, и его достали люди, удивляющиеся тому, что он не носит перья на голове и не сокращает слова.
– Много лун шел чокто…[20] – нараспев произнес Эмилио.
– Словом, вырос он в предместьях Виннипега, a рост унаследовал от шведской родни. Однако Черные Холмы[21] буквально вытатуированы у него на лбу, так что его то и дело заносит в эту сторону. – Джон скривился. – Я отшил его с ходу, рассказав о своем знакомом с Пайн Ридж. Он отбрил меня тут же: «Никаких кос и боевой раскраски, шеф. Я не пью и никогда не бывал в парной бане».
Сандос присвистнул, округлив глаза:
– Да… чувствительный, выходит, парнишка. Но это о том, чем он не является. А что он собой представляет на самом деле?
– По тому, что я слышал, одного из самых проницательных политологов Общества, а у нас в таковых нет недостатка. Рассказывали, что он мог претендовать на пост генерала, но когда Джулиани предложил ему лететь на Ракхат, Дэнни, ни разу не оглянувшись, покинул профессорскую кафедру в римском Грегорианском консорциуме. Так что пышет энтузиазмом.
– А как насчет остальных? – спросил Эмилио.
– Химик из Белфаста… предполагается, что он разберется с тем, как у них на Ракхате обстоят дела с наносборкой. Я встречался с ним на прошлой неделе, однако Джулиани гоняет этих ребят уже несколько месяцев! Кто бы мог подумать! В любом случае имей в виду, что имя его будет Шон Фейн.
Сандос посмотрел на Джона отсутствующим взглядом.
– Ну, подумай, – посоветовал Джон.
– Ты шутишь, – проговорил Сандос спустя мгновение.
– Не я: его родители. Папа его был…
– Евреем, – с невозмутимой миной предположил Сандос.
– Угадал. A его мать была политической…
– Шон Фейн, «Шинн Фейн»[22], – задушевно промолвил Эмилио. – Не просто шутка, но какая-то кривая шутка.
– Ну да. Я спросил Шона, будет ли ему приятно узнать, что я учился в старших классах с парнем по имени Джек Гофф. Ни на грош, вот что он мне ответил. Самый мрачный ирландец, кого я встречал, но держится как принц.
– Забавная группа получается, – сухим тоном заметил Эмилио. – Но Джулиани говорил, что посылает четверых. И кто же четвертый?
– O, ты будешь в восторге… ты же просил баскоговорящего, так?
– Владеющего эускарой, – поправил его Сандос. – Я всего лишь нуждался в людях, привыкших иметь дело с подлинно чужими для нас грамматическими структурами…
– И так далее. – Джон пожал плечами. – Словом, входит он, такая махина, причем с такой густой шапкой волос, каких я еще не видал, и я думаю: ха! Так вот кому досталась вся причитающаяся мне шевелюра! И тут он говорит мне нечто абсолютно не поддающееся восприятию, содержащее слишком много согласных, так что непонятно, то ли сказать ему здрасьте, то ли дать пинка! Вот оно – он написал мне на бумажке свое имечко.
Джон выкопал из кармана листок бумаги.
– И как прикажешь произносить вот это вот?
Эмилио взял листок правой, еще в ортезе,
