там был не один. Главный конструктор Хейнкель создал при заводе небольшой музей авиационной техники. Там стояли машины всех мастей, не только немецкие, созданные им, но и британские, американские, наши. Среди них «Як-3». На нем я и улетел.
Балезин снова отпил из кружки и пристально вгляделся в лицо человека, сидевшего напротив него. Званцев смолк, опустив голову.
– Люди из движения Сопротивления… они что, связаны с нами? – спросил полковник.
– Нет, с Лондоном.
– Тогда с чего вдруг они устроили тебе побег? За красивые глаза? Самолет-то надо подготовить, заправить.
Званцев ничего на это не ответил.
Балезин покачал головой и проговорил:
– Похоже, лейтенант, ты чего-то не договариваешь. Если будешь темнить, то разговор у нас на этом закончится.
Званцев поднял голову. Теперь уже он оценивающе смотрел на Балезина. Будь что будет, а деваться некуда, сказать придется.
– Товарищ полковник, если я скажу вам то, чего никому не говорил, то вы, скорее всего, отправите меня назад, в Смерш.
– Военная тайна или что-то личное?
– Личное. Мне помог бежать мой брат по отцу. Он состоит в движении Сопротивления.
Званцев выложил начистоту все, что было связано с Петром, с его приездом в СССР в мае 1938 года, когда он привез письмо от отца. Он не решился рассказать только о таинственном Юрии Арнольдовиче, о котором ему поведала мать. Да и о причине своего развода не счел нужным упоминать.
Сразу после окончания допроса Балезин зашел к Орлову и доложил ему результаты.
Командир отряда внимательно слушал, курил, понимающе кивал, потом сказал:
– Покойный Визе на допросах говорил, что точно не знает, где находятся заводы-изготовители. Однако упомянул, что «Хе-162» сначала приходили только из Германии, а потом, когда бомбардировки англо-американцев заметно усилились, стали поступать еще и из Австрии. Похоже, этот старший лейтенант говорит правду. В австрийском Хинтербрюле завод может существовать. Ну так что, Алексей Дмитриевич, звоним в Москву?
Разговор с Фитиным, как и накануне, был недолгим.
Орлов завершил его, положил трубку, устало посмотрел на Балезина и произнес:
– Теперь будем ждать гостей. Они появятся у нас завтра, в крайнем случае, через день. Я уже наметил основные ходы операции. Но бомбардировщиков у нас нет. Их применение надо согласовывать со штабом Семнадцатой воздушной армии. А это уже в компетенции Москвы.
Гости прибыли на следующий день под вечер. Один высокий, средних лет, в длинном кожаном плаще назвался представителем Ставки генералом Моховым. Другой был его полной противоположностью. Небольшого роста, в штатском, возраст под шестьдесят, бородка, одет в зимнее пальто и шапку. Видимо, в Москве было еще холодно.
– Гинер Леонид Михайлович, наркомат авиационной промышленности, – представился он.
Усталый вид этих людей говорил о том, что перелет от Москвы сюда, в предгорья Татр дался им нелегко. Однако это не помешало Мохову бодро шагнуть в сторону Орлова и заключить его в объятия. Старые друзья давно не виделись.
– А вам, Балезин, привет от Ершова, – сказал Мохов.
– От Ершова? Как он там? Пить бросил?
– Бросил, но в семье у него не все ладно.
– Что такое?
– Его единственная дочь не вернулась вместе с разведгруппой. Жена слегла.
– Ох ты, надо же. Аленка когда-то у меня на коленях сидела.
– Слышал, вы с Ершовым при последней встрече сильно поругались? – спросил Мохов.
– Было дело. Помиримся. Скорее бы войну закончить.
– Именно для этого мы сюда и прибыли, – сказал Мохов, намекая на то, что пора перейти к делу.
– Может, сначала чаю? – предложил Орлов.
– Нет, после.
– Тогда прошу садиться.
Когда все четверо расположились за столом, на котором громоздились кипы карт, бумаг и еще каких-то документов, Орлов обратился к своему заместителю:
– Полковник Балезин, доложите обстановку.
Тот кратко и понятно изложил все, что знал из допроса Званцева.
– Хейнкель, старый знакомый, – первым подал голос Гинер. – Встречались. Я был в составе нашей делегации, которая перед самой войной посетила Германию. У Хейнкеля уже тогда были разработки по реактивным самолетам.
– Однако не он, а Мессершмитт первым запустил такие машины в серию, – сказал Мохов. – Правда, результат пока не ахти какой. «Ме-262» держится в воздухе двадцать-тридцать минут, не больше, и серьезной угрозы для наших летчиков не представляет. Но ведь это только начало.
– Вдобавок взлетно-посадочная полоса у него много длиннее. Немцам надо строить новые аэродромы, – снова взял слово Гинер. – Да и ремонтная база другая. Проблемы непростые.
– Да еще пилотов надо обучать. Самолет-то принципиально новый, – вступил в разговор Балезин.
– И все-таки, товарищи, недооценка немецкой реактивной техники может стоить не одной жизни нашим летчикам. Поэтому лучше подстраховаться. Я верю, что Хейнкель решил изобразить из себя спасителя рейха и предложить что-то новое, не похожее на «Ме-262», – заявил Мохов. – Кстати, где этот летчик-перебежчик, точнее, перелетчик? Давайте его сюда.
Зайдя в комнату, где за столом восседала столь солидная компания, Званцев смутился. Персоны, прибывшие из Москвы, разглядывали его не то с интересом, не то с недоверием.
– Старший лейтенант Званцев, Семнадцатая воздушная армия, Четыреста сорок девятый бомбардировочный авиационный полк! – представился Игорь.
– И все? – хмуро осведомился Мохов.
Он чувствовал себя здесь за главного.
– Бежал из плена.
– А попал туда как?
– Осуществлял разведывательный полет и был сбит.
– Что у тебя за форма такая?
Игорь ответил на этот вопрос, продолжая стоять. Сесть ему не предложили.
Московские гости могли бы и не задавать вопросы насчет него самого. О личности Званцева им было предварительно доложено.
– Скажите, Званцев, вот вы летчик, а в авиационной технике разбираетесь? – спросил Гинер.
– Да, причем не так уж и плохо. До войны работал инженером на авиазаводе.
– Тогда вопрос: с чего вы взяли, что «Хе-162» – это новая разработка?
– Уверен. На «Ме-262» он не похож в первую очередь тем, что единственный двигатель расположен над фюзеляжем.
Мохов и Гинер удивленно переглянулись.
– Это еще не все, – продолжил Званцев. – Крылья у самолета, который немцы окрестили «Саламандрой», деревянные, в отличие от «Ме-262». Кабина на одного человека.
– Но это может быть и у обычного самолета с поршневым двигателем, – заметил Гинер.
– Нет. Рев турбореактивного двигателя с поршневым не спутать. Я у немцев работал на участке проверки герметичности трубопроводов, а рядом был стенд испытания двигателей. Хоть его и огородили, но шум все равно был слышен. Его ни с чем не спутать.
Ответ Званцева снова произвел на всех не слабое впечатление. Гинер даже слегка привстал.
– Так вы и в реактивной авиации разбираетесь? – спросил он.
– Да, я в свое время работал в КБ у Болховитинова. После того как в марте сорок третьего Бахчиванджи разбился на первом советском реактивном самолете, нашу группу распустили, а я подал
