из этого являлось заслугой денег её мужа, с которым за несколько лет, как ей казалось, они успели окончательно отдалиться. Женщина всерьёз относилась к данному выводу, убогий уклад прошлой жизни хоть и потерял наличную достоверность, но вытравить его из головы оказалось невозможным.
Прогнозируемый успех Геннадия на новом для всей страны поприще имел благотворное влияние и на родных. Они за него радовались, Аркадий Иванович даже начал испытывать некое подобие гордости за непутёвого сына, но, как опытный человек, довольно сдержанно, а мать Анны, успевшая за несколько лет сильно одряхлеть и прежде совсем не отличавшаяся простотой нравов, скорее, наоборот, при каждом удобном случае, будь то в очереди в магазине или на лавочке в сквере, доставала из сумки его фотографию и рассказывала совершенно незнакомым людям, какой у неё зять. На всех, кроме жены. Она привыкла быть лучшей половиной их пары, ранее испытывая удовлетворение от того, что её муж занимается чепухой в безвестной конторе, будучи сама невостребованной. Теперь же и за эту соломинку ухватиться она не могла. Но, что интересно, со временем умонастроение самого Геннадия стало ближе к умонастроению жены нежели остальных, он понимал, что они не видят ситуации изнутри, не знают, что стоит за успехом, и это, как ни странно, оказалась одной из тех немногих вещей, которые ныне связывали его с Анной.
Молодое племя
Дети подрастали в полном благополучии. Света уже находилась в том возрасте, в котором не могла не заметить, что в их семье что-то неладно, однако сформулировать конкретные претензии она оказалась не в состоянии. Девочка ходила в школу, общалась с подружками, которых у неё, как у отличницы, было немного, делала уроки, игралась с братом, которого любила всей душой, помогала маме, короче говоря, являлась обычной примерной дочерью для своих родителей, не проявляя никаких личностных качеств, не злясь, и не радуясь сверх меры, ничем посторонним не увлекаясь, только тем, что ей скажут, предложат, предоставят, относясь ко всем со сдержанной доброжелательностью и вызывая в ответ чувство симпатии, но никак не любви. Аркаша выглядел её прямой противоположностью: дошколёнком он был пухлым мальчишкой, очень капризным и крайне жизнерадостным, как и все дети не задумывался о своём поведении, сильно шалил и часто дерзил взрослым, однако при этом вызывал такое неподдельное обожание, что ему многое из того, за что следует наказывать ребёнка, сходило с рук, хотя его внешность нельзя назвать даже милой. В отроческие годы определить по поведению Светы, завидовала ли она брату, не представлялось возможным, если и завидовала, то только чуть-чуть, поскольку они прекрасно ладили между собой, как две противоположности дополняя друг друга и делая устойчивыми свои отношения. Как уже говорилось, поначалу девочка помогала с ним управляться, будучи сама ещё ребёнком, делала это с полной ответственностью и усердием. Когда он подрос, стала получать ответное внимание и ласки, что в первое время приводило её в неподдельный восторг. Затем оба привыкли друг к другу, и детство Аркадия было скрашено наличием любящей сестрёнки, которая мягко укрощала его чрезмерно весёлый нрав.
Когда паренёк пошёл в школу, выяснилось, что если характером он выдался в отца, то умом в деда, поскольку, как и Света, сразу же стал отличником, легко схватывая и запоминая уроки, вызывая тем самым в Геннадии гордость за свои успехи. Единственное, что давалось ему более или менее тяжело, это арифметика, в третьем классе перешедшая в математику и так далее, поскольку натурой парень обещал стать творческой и в этом смысле пошёл в мать, при том, что внешне оба ребёнка, взрослея, начали всё больше и больше походить на отца, а, скорее даже, на Аркадия Ивановича, будто его порода, ненадолго затаившись во внуках после рождения, теперь побеждала изнеженный характер, доставшийся им по материнской линии.
Взрослые
В доме у Геннадия Аркадьевича часто бывали незнакомые люди, вызывавшие любопытство у его домочадцев, но если у детей оно являлось вполне естественным, то у Анны носило несколько болезненный характер. Выше отмечалось, что она постоянно чувствовала свою ненужность, второстепенность, одиночество, которые и сами по себе были нездоровым явлением, поскольку у неё имелись прекрасные дети, любящий муж, живая мать пребывала в относительном здравии, однако они ещё и сочетались с чрезмерной, навязчивой приветливостью с мужчинами, бывавшими в их доме, и с подчёркнутой холодностью, надменностью с женщинами, боязнью и в то же время желанием соперничества с ними, из-за чего ни одна из них не могла стать Анне подругой. Странности в её поведении не оставались незамеченными, но и в полной мере оценить, исследовать их причины никто, прежде всего, из близких не удосужился. Иногда она находила явный и недвусмысленный отклик своей любезности, но одной из преследуемых целей, а именно заставить мужа открыто ревновать, Анна не добилась. Если он и злился, то только втайне, чтобы не показать слабости окружающим, ведь в той среде, где он жил и работал, подобное поведение могло бы существенно навредить его делу.
Отношения между супругами становились всё хуже и хуже, в чём оба были виноваты. Поначалу Геннадий всеми силами старался угождать жене, благо, его возможности становились шире день ото дня, поскольку высоко ставил их брак. Семья считалась им неоспоримой ценностью, он не представлял ни бессознательно, поскольку никогда не жил вне её, ни осмысленно, как можно существовать без родных, она в полном смысле являлась для него тихой гаванью, островком дружелюбия в жестоком мире, в котором тот боролся за выживание. Перед Анной же она представала каждодневной утомительной обязанностью, жена смотрела на мужа, который каждый день, часто без выходных пропадал на работе, как на лицемера, свалившего их общие обязанности на неё, занимаясь, чем ему заблагорассудится, и совсем не задумывалась, ради кого он это делает. С некоторых пор редкие ссоры начали не сближать, а отдалять их друг от друга, у каждого внутри появилась незримая грань, за которую он если и решался зайти, то только из-за того, что очень многое накопилось на душе, однако полностью никто из них больше не высказывались. Справедливости ради надо отметить, что со временем, видя неискренность Анны, Геннадий стал жёстче обходиться с женой, не брал, как ранее, ответственность на свои плечи и первым примирения не предлагал, получив определённый опыт и перестав чувствовать себя кругом виноватым, но для этого было уже поздно. Неожиданно появившееся олимпийское спокойствие в туповатом, рассеянном и простоватом по природе человеке в буквальном смысле приводило Анну в бешенство, ей хотелось жестоко ему навредить, ударить по самому больному месту, но, как и
