наш барин просто не вернется. Простите, что мы вынуждены Вас отвлекать, но у нас просто нет выбора!
— Назовите сами, — резонно ответила Анаис.
— Да что Вы такое говорите, сударыня, прости Зрящий! Ох! Нельзя нам называть жеребят! Такова традиция…
— Но что, если дядя скоро вернется…
— Он не будет на Вас зол, уверяю Вас, сударыня! А ухаживать за жеребенком без имени как-то неправильно. Мало ли что. Нельзя живому существу без имени!
— Я даже не знаю, как его назвать, — Анаис продолжала канючить. Ею двигал страх ответственности перед рожденным существом, которое, возможно, ожидало большое военное будущее.
— Не переживайте, сударыня, чего Вы так боитесь? — нежно пролепетали бабы и, зайдя в конюшню, показали Анаис малыша. Тот уже хоть и неловко, но стоял на малюсеньких худеньких ножках и неохотно посасывал мамкину грудь, пока та питалась жалкими остатками жухлого сена, пораженного спорыньей. — Дайте ему такое имя, какое подсказывает Ваше сердце.
Анаис посмотрела на жеребенка глазами, полными слез и умиления. Он в ответ тоже вперился в нее взглядом, но, в отличие от девочки, в его глазах читались удивление и страх перед незнакомцами. С другой стороны, он будто бы чувствовал, что Анаис можно доверять и она никогда не сделает ему ничего плохого. На мгновенье он оторвался от мамкиной груди и сделал маленький и весьма неуклюжий шаг в сторону девочки. Анаис искренне, по-доброму засмеялась и расплакалась.
— А кто…
— Кобылка, — сразу ответили конюшие.
— Химира, — сказала свой окончательный вердикт девочка. — Я назову ее Химирой.
* * *
— Почему именно Химира? — недоуменно спросил Петька, перевернувшись на другой бок и свесив отлежавшую руку.
— С древних языков это означает вроде «чуда, рожденного в зимнюю пору», — ответила Анаис и нехотя откусила кусок черствого хлеба.
— Красиво… А если бы это был жеребец? — резонно предположил Петька.
— Назвала бы Химиром, — пожала плечами Анаис.
— Разумно.
— Конюшие сказали, что теперь мы связаны с ней.
— Ну понятно, теперь и к ней ты тоже будешь заходить, — закономерно подытожил Петька.
— Я по-другому и не могу, — пожала плечами Анаис. — Буду ее выгуливать. Благо, батька научил меня ездить на лошадях.
— Тогда Химире знатно повезло.
— Петька, а вот знаешь, почему нельзя быть без имени? — полюбопытствовала Анаис.
— Что-то такое Никитка рассказывал, — задумался Петька и лег на спину. — Если животное или человек, или еще что-нибудь живое умрет без имени, то будет неизбежно проклято. Станет что-то вроде… демона.
— Глупости какие, — скучающе ответила Анаис.
— Ну а вдруг! — усмехнулся Петька и снова долго, мучительно закашлял с хрипами и свистом. — Он кстати заходил ко мне.
— Никитка?
— Агась.
— Я здесь ни при чем, поверь, — оправдывалась Анаис.
— Я знаю. Это мои тетки пристыдили его. Говорят, он так краснел.
— И что он говорит? — осторожно спросила Анаис.
— Ну, — начал Петька и три раза чихнул. — Ух, простите! Так вот. Пришел, извинялся все время. Я вроде как даже и простил его.
— Какой великодушный! — усмехнулась Анаис.
— А ты думала!
— Петька, ты точно ничего не хочешь поесть? — озабоченно спросила Анаис. — Сегодня ни куска не отведал, твои тетки говорят, что и последние дня два ты ничего не ел.
— Успокойся, Анька, — вздохнув, усталым голосом ответил Петька. — Мне действительно ничего не хочется. Спасибо за заботу!
— Эх, да не за что — вздохнула Анаис и выпила квасу. — Что еще Никитка говорит?
— Много полезного, — неохотно отвечал Петька, кусая ногти на пальцах. — На самом деле, чего я не ожидал от Никитки так это того, что я с ним смогу серьезно поговорить.
— Серьезно? — усмехнувшись, с заметным скепсисом уточнила Анаис.
— Ну по-взрослому, — почесал голову Петька.
— Считаешь ли ты категорический императив единственно верной нормой?
— Э, Анька, — засмеялся Петька и снова чихнул. — Ох, прости! Я таких мудреных слов не ведаю.
— Да я тоже, — засмеялась Анаис. — Это мой батька такое говорил, когда я ему заявляла, что хочу поскорее повзрослеть. На всю жизнь запомнила.
— Не, ну у нас другой все-таки с Никиткой разговор был.
— Ну ладно тогда.
— Но дал он мне очень дельный совет, — с этими словами Петька закусил верхнюю губу и покраснел.
— И какой же?
— Ну, — Петька вздохнул, с трудом сел на печь и заметно задрожал так, что Анаис стало немного не по себе. — Мне надо тебе кое-в-чем признаться, пока не стало поздно.
— Пока не стало поздно? — подозрительно переспросила Анаис.
— Анька, я… я… — Петька сильно закашлял, жадно глотая воздух ртом. — Анька, я тебя люблю! Прости!
— Петька, ты чего? — недоуменно отозвалась Анаис, ошарашенно озираясь по сторонам. — Ты просто в бреду, наверное.
— Нет, — категорично ответил Петька и, дрожа, лег обратно на печь. — Я совершенно серьезно.
— И что же мне делать теперь делать с этой информацией? — опустошенно спросила Анаис и посмотрела на свои дрожащие коленки. Конечности заледенели, а находиться в помещении рядом с Петькой ей больше не хотелось.
— Жить своей обычной жизнью. Просто я должен был это тебе сказать. Пока не поздно, — скорбным тоном произнес Петька.
— Что значит «не поздно», Петька!? — разгорячилась Анаис. — Ты же не умрешь!
— Ну, — тихо шмыгнув носом, промычал мальчик. — Я не хотел тебя расстраивать. Но мне недолго осталось. Я это чувствую.
— Это неправда! — чуть ли не плача, кричала Анаис. — Это все неправда!
— Анька, я не ожидал от тебя такого, — удивился Петька. — Прости меня, пожалуйста!
— Я же дала слово! — продолжала кричать Анаис. — Я дала тебе слово ухаживать за тобой, пока ты не выздоровеешь!
— Прости меня, Анька!
Глава XI
— Прасковуфка, отворяй ворота! — в дверь ломились с такой силой, что выломали бы, если б Прасковья не открыла ее.
— Борька! — весьма неискренне улыбнувшись, поприветствовала хозяйка. — Принес, что я просила?
— Ради тебя, дуфа моя, я готов принести хоть солнце с неба! — любезно ответил Борис и с грохотом протащил через всю комнату бочку меда. Это был сухонький маленький мужичок с небольшой изрядно поседевшей бородой и без половины зубов во рту. — Благо, дуфа у тебя ого-го!
С этими словами Борька, нелепо пританцовывая, подошел к Прасковье сзади и грубо схватил ее за грудь. Анаис, все это время помешивавшая веслом будущий квас в деревянной кадке, округлила глаза так, что стала походить на ошалевшего кота, и уставилась в пол. Были б руки свободные, она бы и уши заткнула.
— Борька, ну перестань! — возмутилась Прасковья и безуспешно попыталась вырваться из объятий бортника, но тот, видно, был сегодня трезв, а потому вцепился в нее мертвой хваткой и не отпускал.
Без того курьезную ситуацию добил вылезший из кладовки домовой:
— О, Борька, здравствуй! — ехидно пробормотал Аркашка. — Ну что, отымел уже Прасковью?
— Да
