которой любит играть Тедди. Оставшись здесь в одиночестве, она осознает, что страх перед лесом пропитывает ее до костей, до самого основания позвоночника. И дело не только в опасностях, перечисленных Мардж. Не только в страхе за детей.
За все детство Риты Нэн никогда напрямую не упоминала об аварии, в которой погибли родители Риты, – это было бы все равно что посмотреть, не щурясь, на полуденное солнце, – но то и дело говорила, что в лесах водятся «злые люди». И кое-кто «похуже». (Нэн никогда не уточняла.) Машины у нее не было из принципа: «гробы на колесах». Она предпочитала, чтобы Рита сидела дома. Неподвижно. На диванчике, где ей ничто не угрожает.
А вот чего она никогда не говорила, так это: помнишь, Рита, как твои родители, Поппи и Кит, любили дальнюю дорогу, отдых на природе, леса и горы, и ночевать под звездами, и помешивать печеные бобы в старенькой жестянке, и слушать шипение и треск костра?
Но Рита вдруг вспоминает. Из глубин памяти выскальзывает застрявший образ: она сидит на широких плечах отца, сквозь листья над головой пробивается свет, золотистый как пиво. Рита не помнит, где это было и когда – может, даже в те выходные, когда случилась авария, но чувствует папину надежность, его крепкую хватку – огромные руки держат ее за лодыжки, и она совсем не боится упасть, – а под лиственными сводами разносится его смех.
Рита запирает за собой калитку.
* * *
Луна скачет между ветками. Своим появлением Рита тревожит дремлющих овец. Она чувствует присутствие и других существ: хрустят ветки под чьим-то копытом, стрекочут насекомые. Ухает невидимая сова. Этот звук повисает в воздухе, округлый, как колечко дыма.
Она медлит, потом сворачивает на тропинку, огибающую пенек и пирамидальную поленницу – да, определенно смертельно опасна, – и решает обойти дом по кругу, как, похоже, обычно делают дети. Очень скоро ее отвлекает олень. Потом где-то слева мелькает ярко-рыжая лисица, несущая в зубах кролика. Рита останавливается полюбоваться на мотыльков, облепивших гигантское поваленное дерево. Грибы. Она наклоняется, уперев руки в колени и нахмурившись: это и есть те самые страшные поганки?
Взгляд цепляется за что-то еще. Что-то белоснежное. Совершенно неуместное. Рита с любопытством берет предмет в руки. Пинетка для младенца. Все еще растянутая по форме крошечной ступни. Недавно оброненная. Странно видеть ее в лесной глуши – сюда бы не докатилась никакая коляска. Находка напоминает ей о других пинетках – кружевных, так ни разу и не надетых, – которые так бережет Джинни. Рита вешает пинетку на невысокий сук, как, бывало, вешала потерянные детские варежки на лондонские оградки.
Она продолжает путь. Но тропинка уже исчезла. И здесь темнее – кроны деревьев сомкнулись над головой, как зонтики на тесной лондонской улочке. Корни поднимаются из земли, оборачиваются вокруг валунов и свисают с ветвей. Безо всякого предупреждения прямо у нее под ногами возникает яма, и она хватается за папоротники, чтобы не скатиться на самое дно.
Оправившись от испуга, она садится на колени возле огромного ствола старого дуба, сложив вокруг себя полы халата, словно крылья, и достает печенье с кремовой прослойкой. Хорошо, что дети ее не видят. Как бы они посмеялись над ее беспомощностью. Впрочем, печенье помогает ей взбодриться.
Потом у нее за спиной что-то шевелится. Рита прислушивается. Шорох. Хруст веточек. Шаги? Она напрягается, вспоминая, как Мардж предупреждала ее о чудаках и беглецах, которых привлекает лес. О странном человеке по имени Фингерс. Не смея обернуться, она прижимается к стволу дерева, густо оплетенному колючим плющом, подбирая под себя полы халата и жалея, что он такого неестественного персикового цвета. Шаги замирают.
Рита слышит быстрое дыхание, но уже не свое – чужое. Страх переплетается с сопротивлением. Не для того она пережила аварию, пожар и жестокие слова Фреда – «Ни один мужчина на свете тебя теперь не выберет, Рита», – чтобы встретить здесь свой печальный конец. Она шарит рукой по опавшим листьям в поисках палки покрупнее. Снова шаг. У нее колотится сердце. Пальцы вздрагивают. Она готова.
14
Гера
ЛЕС ОЖИВАЕТ ЗА моим потрескавшимся окном. В Фокскоте я обхожусь без будильника. По пути в туалет я замечаю, что дверь, ведущая в спальню Большой Риты, приоткрыта, и заглядываю внутрь. Разворошенная кровать, стопка романов на прикроватной тумбочке, на спинке стула висит блуза. Большой Риты нет. Где же она? Я вспоминаю няню-француженку, которая однажды ночью сбежала обратно в Париж, даже не попрощавшись. Мамина горничная сделала то же самое. Я покусываю заусенец на пальце и отрываю его. На языке появляется металлический привкус.
Но Рита ведь не бросила бы свой террариум, верно? И не ушла бы, не заправив кровать. К тому же ей некуда идти. У нее нет родных. Нет дома. Это одно из самых больших ее преимуществ. Я открываю ящик стола, чтобы убедиться, что она не забрала фотографии своих погибших родителей. У меня внутри все вздрагивает, когда я вижу их, улыбающихся, как будто они планируют жить вечно. Еще здесь какая-то тетрадка. Я достаю ее и начинаю листать. «Воскресенье: Джинни все еще плохо себя чувствует. Съела три тоста с „Мармайтом“». По одной записи на каждый день, что мы провели здесь. Зачем она ведет журнал маминого состояния, как будто медсестра про пациента?
Я встревоженно закрываю ящик. Неужели состояние мамы серьезнее, чем я думала? Я отправляюсь ее проверить. В маминой спальне темно и немного затхло от ночного дыхания. Но, по крайней мере, во сне она не похожа на человека, который расплачется из-за осыпавшегося полевого цветка.
Я тихо сажусь на стул возле ее кровати, радуясь, что мама рядом, всего через три двери от моей спальни. По крайней мере, папы здесь нет, а значит, он не сможет отправить ее обратно в «Лонс». И Дона тоже нет. Вчера я успела забрать его письмо с дверного коврика, пока никто не заметил, узнав этот уверенный почерк с петельками по открыткам, которые он присылал нам столько лет. Я сожгла его, не вскрывая, на костре, который развела в лесу. Уголок конверта догорел в углях, полыхнув идеальным язычком синего пламени.
Я смотрю на маму и пытаюсь вспомнить, какой она была до того, как потеряла его ребенка и саму себя. Это непросто. Как пытаться вспомнить человека, который уехал много лет назад. Но я точно знаю, что всегда спешила вернуться домой из школы, а не боялась, как в последний год. И даже когда мама находилась в
