Это непростая тема, но мы постараемся поговорить открыто и с уважением друг к другу, как всегда. Кто хотел бы начать?
Как же мне хотелось стать невидимой. Казалось, что у меня над головой прожекторы, такие стрелки с мигающими лампочками, но некоторые участники уже подняли руку, готовые говорить. Внезапно я тоже подняла руку. Высоко. Что? Фабьена, неужели ты собираешься открыть клапаны? Здесь, в присутствии незнакомых людей? Сильви решила начать с меня.
Я дала себе несколько секунд, чтобы снять пальто и принять более солидный вид. Сердце сильно билось, но я должна была решиться.
– Добрый вечер, меня зовут Фабьена. Я как раз учусь не испытывать вину за то, что у меня депрессия. Это сильнее меня, я чувствую себя обузой для своих близких…
Я выпалила это на одном дыхании. Я не знала, так ли положено вести себя и подходит ли мое свидетельство для этой группы, но несколько человек стали кивать в знак одобрения. Возможно, с ними происходило то же самое. Похоже, эта тема задела чувствительные струны в каждом, и Сильви уточнила, можно ли задавать мне вопросы. Напротив меня сидела женщина, которая не отрывала от меня взгляда с той минуты, как я открыла рот, и казалась рассерженной.
– А когда у тебя понос, ты тоже извиняешься?
Это было сказано сухо и твердо. Ее сравнение рассмешило всю группу, и я улыбнулась ей в знак того, что она права. Действительно, мне не за что просить прощения. В конце вечера Сильви долго говорила нам о том, как мы постоянно давим на себя, в довесок к чужим «чемоданам», которые носим. Чемоданам, наполненным обидой, печалью, страхом, яростью, сожалениями или угрызениями совести.
Она предложила нам отказаться от чужого. Мы должны были закрыть глаза и представить, как возвращаем чемоданы владельцам, доброжелательно напоминая им о том, что это не наше. Я представила, что стою перед отцом и отдаю ему черный чемодан на колесиках. Такой тяжелый, что не поднять. Сразу стало легче. То же самое я проделала с матерью и Этьеном.
Когда мы уже расходились, Сильви подошла ко мне.
– Фабьена, это трудная тема для первого вечера. Не пугайся, иногда мы говорим о более легких вещах. Я надеюсь, ты придешь на следующей неделе.
– Непременно.
На обратном пути домой я решила пробежаться. В этот раз ноги как будто стали легче. Может, это было делом привычки, но мне нравилась другая мысль: стоило сбросить весь этот лишний багаж, как вернулась легкость.
Новый повар Дома «Тропинка»
В комнате номер восемь царил беспорядок. Хотя Маргерит Дюссо в конце концов решила не переезжать, ее желание выбросить все, что загромождало комнату, было непреклонным.
– В Калькутте я работала в таких условиях, что вы и представить себе не можете! У людей ничего нет, а они улыбаются. Улыбаются! Это потрясающе…
Пока я закрепляла на мольберте большой холст, расставляла баночки и кисти, несколько волонтеров выносили вещи из комнаты, слушая, как и я, воспоминания Маргерит.
В коридоре показался Фред, он подзывал меня – как будто бы что-то срочное.
– Я вернусь через пять минут и сяду писать вашу Люсетту.
Она в нетерпении потерла руки.
Вслед за Фредом я вышла на улицу, на террасу. Начиналась весна, и солнце грело все сильнее; я не могла устоять и несколько раз глубоко вдохнула этот великолепный воздух.
– Иди сюда, сядь.
– Я уже говорила тебе: из меня выйдет очень плохая жена.
Он улыбнулся и поцеловал меня.
– Я принял решение. Мое место здесь.
С тех пор, как Фридрих впервые переступил порог Дома «Тропинка», я предчувствовала, что его профессиональная жизнь изменится. Каждое утро он приносил в Дом блюда, которые готовил в двойном объеме в «Thym & Sarriette», и заходил во все комнаты, чтобы узнать, нет ли у пациентов особых пожеланий. Он проводил здесь всего несколько часов в день, но уже знал предпочтения всех пациентов и их родных. Все говорили, что благодаря Фреду к ним вернулся аппетит. Послушать их, так он просто не мог отказаться от этого места, ведь Жан официально уволился.
– А как же ресторан?
– Анна решила взять дело в свои руки. Это вызов, и она полна энтузиазма. Ее очень ценят, и она знает, как общаться с клиентами. Что в самолете, что в ресторане – она великолепна. Ты ее видела на работе? Я останусь владельцем и назначу Себастьяна шеф-поваром. Кстати, я вас еще не познакомил. Он новенький, но у него достаточно опыта, чтобы руководить кухней.
Я слушала и гордилась его решением. В то же время я понимала, что они с Анной решили не вовлекать меня в обсуждение. Видимо, не хотели тревожить всеми этими переменами. Мое душевное равновесие пока еще было хрупким.
– И еще мне кое-что сказала Лия. Она у себя в кабинете, хочет поговорить с тобой.
Я очень надеялась, что это не омрачит мой день.
Деловое предложение
Лия говорила по телефону, но знаком пригласила меня войти.
Раньше я не замечала, что ее глаза того же цвета, что у моей матери: смесь дождя и серого неба. Мать… Я не видела ее с нашего разговора в ресторане, когда она ушла, взяв еду с собой. Обижалась ли она, что я не стала удерживать Этьена? Знала ли она о моем вернисаже? Лия положила трубку.
– Прошу прощения. Теперь я вся в твоем распоряжении! Нравится ли тебе здесь?
– Очень. Мне кажется, что делаю я мало, а получаю очень много.
– Фабьена, ты уже несколько недель приходишь ежедневно и освоилась так, будто всегда здесь была. Я видела, как ты ждала похоронную службу для месье Леклера, как держала за руку мадам Феретти и писала картину для месье Дюбюка. Ты нашла единственно возможное решение для Жана и собираешься писать корову мадам Дюссо. Твое присутствие изменило атмосферу Дома. Люди делятся с тобой последними тайнами. Даже медсестры говорят: Фабьена благотворно влияет на пациентов. Почему бы тебе не остаться у нас работать?
Я не могла скрыть улыбки, думая о том, что сказала мне в церкви Берта. Лия поняла, что я приняла предложение.
Возвращение
Я собиралась пробежаться с Вьюгой, когда услышала мяуканье, которого так ждала со дня пожара. Я бросилась к дверям. Это был он – на крыльце сидел и мяукал Петрушка. Мы не видели его уже несколько недель, но с тех пор я каждый вечер ставила миску с кормом перед обломками маяка. Утром миска всегда была пустой, но я не знала, он ли ел из нее.
– Мой хороший! Дружок мой, иди сюда!
Я взяла его на руки и прижала к груди. Странно, как хорошо он выглядел для кота, который жил на улице уже несколько недель. Он без остановки обнюхивал меня и терся головой о мой подбородок. Вьюга крутилась вокруг и тявкала, требуя, чтобы я опустила ее друга на пол.
В этот момент кто-то позвонил.
У меня упало сердце, когда через заиндевевшую дверь я узнала силуэт Этьена. Он стоял спиной, ожидая, что я открою. Я взяла пальто и вышла на улицу. Не хотелось оставаться с ним в доме наедине.
– Я принес твоего кота.
Я не понимала, о чем он говорит.
– Где он был?
– У меня.
Я совсем запуталась. Как мой кот мог быть у Этьена, если тот путешествовал?
– Я должен был улететь в Мексику, но вечером, когда ты открывала выставку, твоя мать пришла ко мне, мы долго говорили, и я раздумал уезжать. Она хотела сделать для меня что-нибудь, чтобы я простил ей, что мне пришлось годами хранить тайну. Она твердила, что у нее в мыслях нет меня купить, но что я должен принять чек, который она принесла. Я знаю, что Лоран руководил большой фирмой, но я всегда воспринимал его как садовника с улицы Бретон. Сумма меня удивила.
Я нахмурилась. Отец и правда не соответствовал расхожему образу бизнесмена. Дома он всегда носил потертые джинсы и рубашку навыпуск, у него были слишком длинные и растрепанные волосы. Он говорил только о своем саде и его планировке. Кто его не знал, не догадался бы, что отец руководил крупной фирмой, занимающейся коммуникациями. После его смерти мать все продала.
– В день пожара я шел по лесу и увидел, как, петляя, бежит твой кот. Мне удалось подойти – ему было худо. Я забрал его к себе и выходил. И чем дальше, тем меньше понимал, как его вернуть.
Сердце сжалось при мысли, что Петрушка был ранен, но, несмотря на тревогу, я была рада, что Этьен о нем позаботился.
– Ты хорошо выглядишь, Фабьена. Видно, что тебе лучше…
Я промолчала. Не знаю, понимал ли он, но это молчание стоило тысячи слов. Тысячи добрых слов.
