и коробку на задней скамье сидений пристраиваю.
По-видимому, стоило подготовить Яну к двум цепочкам Альф, окружающих мое здание, но… чем быстрее она поплывет в гуще изменений, тем быстрее привыкнет.
Ничего шокирующего здесь не происходит. Они все чуть склоняют голову, когда мы выходим и к лифту направляемся. На нее не смотрят. И никогда не посмотрят, за исключением форс-мажора.
И лучше им любой форс-мажор предотвратить, потому что это все равно не оправдание на мою Омегу смотреть.
Яна мнется за порогом, потом переключает внимание на пристраивание Фредерико на полу.
Хоть что-то общее с котокрысом у нас есть: он тоже не в восторге от нахождения тут.
Она покорно следует за мной в столовую, и последние пять минут — это, слава Млидонье, возвращение на известную мне территорию. Дом защищен Альфами, Альфы слушаются, моя кошечка — послушная.
Спесь и напор ударяют мне в череп, как бонгом. Так завожусь, что слюна сейчас на пол закапает.
Наполняю для нее стакан водой, а потом сзади ее обнимаю. Ее запах спелой вишней утончается, метку на запястье моя ладонь сама находит. Выдыхаем почти одновременно.
Стягиваю шлейки, потом все вниз, затем вообще все с нее скидываю. Когда выпуклости ладонью покоряю, Яна оказывается ошеломленной тем, что она раздета.
Со свистящим звуком цепляю губами часть ее подбородка. Как ей не быть голой, если я рядом? Но ее растерянность на вкус как липкий, жаркий кайф.
Надо бы покормить ее, но моя спальня в восьми шагах, а там кровать, и моя Омега там уже должна быть.
Собираю еду запакованную, и блюдо какое-то из холодильника, и веду ее туда, откуда мы до утра точно не выйдем.
— У тебя тепло так в квартире, — размышляет она, — это генератор на все здание стоит, или только на этаж? А квартира на весь этаж, потому что…
Отвечаю ей на все, и даже больше, пока она на кровати устраивается.
К ней блюдо придвигаю, и туда добавляю из упаковок выпечку и сухие сыры и мясо.
Яна охотно ест, выбирая всего понемногу. Лежит на животе, розовые пятки в воздухе друг с другом играются. Ее забавляет такой ужин.
Смотрю в ее открытое, почти детское лицо, с тысячелетними раскосыми глазами, и на ее обнаженные изгибы, линии которых мне прямо сердце модифицируют, повторяясь там будто шрамами.
Моя юная изобретательница… обожает нарушать правила.
Радостно ей трапезничать в кровати, так как непринято подобное делать.
Нахожу кусочек сыра потоньше и с рук ее кормлю. Она охотно жует, и явно не видит в этом ничего интимного.
Со смирением, на которое способен только трехсотлетний организм, понимаю, что я с ней свою поехавшую крышу уже никогда не починю. Буду с отсутствующей жить, и как-то Яну собой закрывать.
Должны быть причины… почему она настолько не интегрирована в бытие Альф и Омег. То она знает, то не знает, и ничего она не подделывает, от меня из-за запаха не скроешь.
Все лишнее на пол складываю, а она неуверенно на ладонях приподнимается. Потом свои округлости с налитыми сосками скрыть пытается, мол, сидеть ей так удобно.
За одну ножку ее на свою сторону кровати притаскиваю, она восклицает и нелепо руками меня охватывает. Ничего не могу с собой поделать. Улыбаюсь потом в копну волос, когда разворачиваю самую неэлегантную кошечку на свете и прогибаю пятерней на шее.
Чтобы мычала уже в матрац.
Неэлегантная, но соблазнительно гибкая, от Омеги не убудет.
Покрываю спину поцелуями, хотя один-другой только планировал.
И позвонки, как жемчужины на нитке-изгибе хрупкого позвоночника, под губами перекатываю.
Сделаю их горячими вздохами и расплавлю.
— Каин, — высоким голосом заводит она, — я… мы сейчас второй раз это делать будем?
Что здесь скажешь, где второй, там и двести двадцать пятый, если она так хочет считать, то к концу недели подобьем итог.
— Ша, — носом в ухо утыкаюсь, — все как должно быть.
Собираю с половых губ все, что натекло, размазываю, только не у влагалища, а выше.
Вхожу плавно, здесь она растягивается медленнее. Яна вздохами захлебывается, и простыни мнет руками.
— Альфа, — повторяет она, — Каин.
Сам контужено загоняюсь воздухом, когда срываюсь на дикий ритм, растянув ее как надо. От того, что жарко так, и от того, что ее липкое удовольствие мне ноздри забило.
В башке одна мысль остальные заглушила, как снаряд разорванный.
Моя Омега очень и очень чувствительная.
Она очень и очень восприимчивая.
Ей все нравится.
Она задыхается стонами.
Ну, не одна мысль, а сознание рабочим режимом вспыхивает только урывками, образами-реакциями.
Мысли сменяют друг друга, подстать рывкам, что я выдаю.
И когда она судорожно сжимается, дезориентированная и шокированная, я спускаю в нее как несдержанный щенок.
Удерживаю потом ее в таком положении, чтобы… самому отдышаться, Млидонье.
А потом влагу со спины снимаю пальцами, и аккуратно костяшками заново каждый позвонок узнаю.
— Знаешь, почему оборотни, — заряжаю ей шепотом на ухо, а она замирает, — так любят брать своих маленьких любопытных изобретательниц сзади?
Отвожу волосы с лица, и зализываю нежную мордочку от подбородка от виска. Яна забыла, как дышать. А все последующие вдохи я украду. Внутри тяжесть, обросшая тоннами мха, где-то у солнечного сплетения, вниз сползает, и я на миг глаза закрываю. Шрамы покалывают огнем.
— Потому что так, — нахожу силы шептать дальше, — ничего из вас не вытекает. Ни капли.
Она тонким звуком мне в уголок рта выдыхает. Отрываюсь, потому что не выдержу больше.
Поглаживаю все розовые нежности ей между ног. Ребенка пока ей не делал, хотя не уверен насчет первого раза…
Надеюсь, она хотя бы знает, что это намерение Альфы малыша гарантирует, когда узел опустошается. Еще не хватало тут увлекательного разговора за завтраком: о том, как делаются дети.
А когда Яна смотрит на меня через плечо, чуть приподнявшись, своими затуманенными и такими древними глазами, у меня выбора немного остается.
Вылизываю утомленную Омегу, она там лепечет что-то постоянно. Все различаю, но нет сил отвечать.
Потом по ляжкам укусами прохожусь, все на вкус попробовать. Она смеется! Посмотрим как завтра лохматая изобретательница будет смеяться.
Потому что завтра у нее новая жизнь начинается.
Она просто еще об этом не знает.
Глава 16 КАИН
На рассвете она беспокойно просыпается, неосознанно выдергивая и меня из сна. Будто нитками нас обоих прошили, и ее нервный поворот тянет за собой и меня.
Провожу рукой по пышным волосам, ее глаза вскоре закрываются. Ее сны пахнут ливнем, пронизаны ожиданием раската грома. Что-то сильно гложет Яну, и так
