сказала Алена.
— Слишком быстро?
— Нет, наоборот — слишком медленно. Он тянулся и тянулся — целую вечность!
— Да, бывает. Время — странная штука. Взять, например, животных… Ты знаешь, что у каждого существа — разное время, разные ритмы жизни. Однодневный мотылек проводит свою жизнь так же интенсивно, как черепаха свои триста лет.
— Интересно… — пробормотала Алена. — Наверное, так и есть. Я об этом даже не думала…
— Для меня этот год тоже тянулся долго. Слишком долго… — признался Селетин, — и как-то совсем невесело.
— Ну его, этот год! — сердито сказала Алена. — Прошел и прошел! Не было в нем никакого смысла…
— Нет, был, — вдруг улыбнулся Роман. — Последние его два дня я могу назвать удачными.
— Ты шутишь!
— Ни капельки. — Он протянул руку, осторожно прикоснулся пальцами к ее лицу. — Ты красивая. Ты необыкновенная.
— Ты меня совсем не знаешь! — недоверчиво вздохнула она.
— Нет, знаю. — Он притянул ее к себе и поцеловал.
Потом они снова танцевали и теперь уже целовались непрерывно. Алену не покидало чувство, что она крутится на какой-то волшебной карусели. У нее кружилась голова и замирало сердце. «Это сказка… Каким-то образом я попала в сказку, в которой сбываются все мои мечты!»
Когда Селетин целовал ее, то закрывал глаза, а Алена, наоборот, смотрела на него. У него были морщинки возле глаз, она разглядела маленький белый шрам на переносице. Едва слышный запах его одеколона — терпкий, горьковато-сладкий — был таким приятным. Вкусным…
…Винтовая лестница показалась бесконечной, словно вела в небо, а не на второй этаж.
В спальне было холодно, простыни на широкой кровати дохнули льдом — в первое мгновение Алене даже показалось, что она упала в снег, но потом это ощущение быстро пропало. Она была в кольце Его рук, которые защищали ее ото всего, которые были оградой от внешнего мира.
— Это сон? Скажи честно — мне это все снится? — серьезно спросила она.
— Может быть… — шепотом ответил он. — Только я не знаю, чей это сон — твой или мой?..
Неслышная музыка несла их на своих волнах — можно было различить все нюансы звука, все динамические оттенки. Снежная ночь за окном была нотным листом, ветви деревьев — нотами.
Мелодия начиналась с невесомого, едва слышного пианиссимо их дыхания.
Все, что было раньше — тревога, беспокойство, сомнения, — постепенно отступало, таяло, растворялось в мягких сумерках. И не было больше ничего — ни прошлого, ни настоящего, ни других людей. Были только он и она, и любовь, соединяющая их.
Невозможно было уже расцепить руки, оторваться друг от друга, и пиано неумолимо переходило в форте. Прозрачная полифония прикосновений. Минор, превращающийся в мажор. И наконец — крещендо. Потом это крещендо — долгое, яркое, от которого выступили слезы на глазах, — постепенно стало затихать, переходя в диминуэндо, полное обморочного покоя.
…Она открыла глаза утром — вся комната была залита ярким белым светом. Обернулась — и увидела Романа рядом.
— О господи… — только и смогла она произнести, снова упав на подушки.
— Что, головушка болит? — пробормотал он сочувственно. Немедленно сгреб, прижал ее к себе, звучно поцеловал в висок. Потом добавил смиренно-философским тоном: — Кажется, мы немного перебрали вчера.
— Нет, голова в порядке… Я о другом.
— Там мы тоже немного перебрали. Хотя нет, можно еще продолжить… — задумчиво заметил он.
Его губы были сухи и горячи.
— Рома! — засмеялась она. — Ты…
Она привстала на локте, посмотрела ему в лицо, обнаружила довольно заметную щетину на его щеках — и почему-то эта щетина чуть ли не до слез умилила ее.
— Что? — спросил он.
— Ты такой… — Слов у нее не было, она зажмурилась и затрясла головой. «Я ведь не просто его люблю, я его обожаю!» — сделала она неожиданное открытие.
— А ты?.. — немедленно отозвался он. — Ты тоже очень такая… Я, пожалуй, тебя съем. Прямо сейчас. Да, вот возьму и съем.
Он сел, откинул одеяло.
— Сначала отрежу вот эту часть, потом эту… — Краем ладони он провел по ее телу. — Нет, начну все-таки с этого кусочка!..
Он щекотал, тормошил ее, слегка покусывал — Алена хохотала и отбивалась:
— Перестань, щекотно!..
Солнце дробилось в оконных стеклах, и до самого горизонта тянулось синее-синее небо.
* * *
У себя дома Алена оказалась только третьего января, да и то потому, что Селетину надо было в Москву.
…Она вошла в квартиру — и поначалу испугалась царившего в ней беспорядка. Потом вспомнила — это ж следы встречи Алеши и Бориса Бугрова! И Алеша, и Борис теперь казались ей бесконечно далекими, чужими. Даже сам факт того, что Алеша признался в своей неверности, почти не трогал ее.
Белые хризантемы, уже слегка увядшие, роняющие лепестки, стояли в банке на столе. Алена улыбнулась, глядя на них…
В этот момент зазвонил телефон.
— Алло, сестрица Аленушка? Ты дома, наконец… Мы сейчас будем, — услышала она в трубке голос брата.
— Кто это — «мы»?
— Я и Машенька.
— Какая еще Машенька? — удивилась Алена.
— Как какая? — обиделся Костя. — Я же тебе о ней рассказывал! Машенька Погодина…
— А, это та, которая на юрфаке учится! — озарило Алену. — Может быть, вы завтра приедете?.. У меня страшный беспорядок. И потом, даже угостить нечем… — Алена вспомнила про севрюгу — наверняка ее надо срочно выбросить.
— Не завтра, а сейчас, — строго произнес Костя. — Я Машеньке сделал предложение, и она хочет посмотреть на моих родственников. Ну, для начала — хотя бы на тебя… Да, и насчет денег — я тебе в ближайшее время вернуть не смогу. Такие дела, сама понимаешь…
— Понимаю, — вздохнула Алена. — Ладно, жду вас с Машенькой…
Едва она убрала следы прошлогоднего разгрома, как в дверь позвонили.
— А вот и мы! — радостно сообщил Костя и полез лобызать сестру — чего раньше практически никогда не делал. Жениховство, судя по всему, сделало его сентиментальным…
За Костиком маячило белокурое существо в розовой пушистой шубке. Машенька Погодина была похожа на немецкую куклу из Алениного детства — такая же хорошенькая, с таким же примерным выражением лица.
— Машенька, это Алена, Алена, это Машенька.
Машенька сняла шубку и оказалась в зелено-желтом костюме. Узкая юбка подчеркивала выпуклую филейную часть, белокурые локоны до плеч казались нестерпимо белокурыми… Немудрено, что Костя не устоял перед ней.
— Костя много о вас говорил, — серьезным тоненьким голоском произнесла Машенька. — Ой, а это что у вас?
Она незамедлительно бросилась к роялю.
— Машенька тоже прекрасно играет, — сообщил Костя великосветским тоном.
— Хотите, сыграю? — улыбнулась Машенька, и на ее щеках обозначились ямочки. — Мое любимое…
Она села на стул и старательно забарабанила
