– Принесем, госпожа.
Бункушник хмыкнул и нырнул обратно. Трясина со звонким чавканьем сомкнулась у него над головой. Сила ожерелья тянула дальше, Ярина не стала противиться, позволила поднять себя в воздух и понести прочь. Хорошо бы жители Чернушек оказались не такими злобными, как из Пожарищ. И хорошо бы застать кого-нибудь в лесу, за опушку ей не выбраться.
После топей чахлая марь уступила солнечному березняку. Сквозь него и шла дорога, ее Ярина преодолела без труда, надеясь, что край владений лешего придется поближе к деревне.
Лесоруба она увидела сразу. Мелкорослый мужичонка, прохудившийся тулуп висел на нем мешком, а беличья шапка так и норовила наползти на глаза. Он собирал хворост, словно забыв о притороченном к поясу топоре.
Ярина опустилась неподалеку, пытаясь разглядеть лицо и понять, как селянин себя поведет. Но за окладистой бородой и кустистыми бровями ничего было не разглядеть.
Но попробовать стоило.
– Добрый человек, – откашлялась она, повелев ожерелью сделать себя видимой. – Не скажешь ли…
– А-а-а-а!!! – пискляво заверещал мужик, ничком повалившись на землю. Хорошо хоть стрекача не дал.
– Да ты не бо…
– Чудищи-и-и!!!
– Где? – Ярина даже растерялась, оглядываясь. А когда повернулась, то встретилась взглядом с мальчишкой, еще не разменявшим и десятка зим. Борода оказалась зачем-то приделанным облезлым собачим хвостом, а брови – паклей.
– А борода зачем? – от удивления она позабыла, о чем хотела спросить.
Горе-лесоруб начал бодренько отползать подальше на четвереньках, пока не уперся пятками в дерево.
– Мамка ск-казала, – промямлил он и взмолился. – Тетенька, не ешь меня! Я невкусный! Хошь, я тебе нашу Станьку приведу?
Те, кто пытались выкупить свою жизнь чужой, не вызывали у Ярины ни капли уважения. Она бы ушла, но дело само не сделается.
– И кто же эта Станька тебе? – нахмурилась она. – Сестра?
– Н-не, п-порося наша, а сестру… – Настроение мальчишки изменилось, как весенний ветер. Он оскалился, черты лица заострились, делая его похожим на мужчину, ладонь стиснула на рукоять топора. – Я те, нежить поганая, дам сестру.
Хоть ее и обозвали нежитью, у Ярины камень с души свалился.
– Уймись, - она выставила перед собой руки. – Не нужна мне твоя сестра. И порося не нужна. Да и сам ты. Лучше на вопрос ответь. А я тебе, взамен, на поляну клюквы укажу подальше от топей.
– Заведешь, небось, к нежити в зубы, – мальчишка убедился, что его не тронут и осмелел. Поднялся, деловито отряхнул штаны. В лицо смело глянул, не скрываясь.
– Ты почему так вырядился?
– Говорю же, мамка наказала. Дитев нечисть харчит, взрослых днем боится. У меня ишо что есть. Гляди!
Он распахнул тулуп. На шее висела вязанка чеснока. Ну, конечно. Как она забыла! Чеснок – главное лекарство селян. Те упрямо верили, что он помогает от болезней, от сглаза, от нежити. Даже навьи – выходцы с Темной дороги – должны были разбегаться в страхе. Прям-таки чудо-средство!
Ярина снова порадовалась, что сейчас не чувствует запахов.
– Не боюсь я твоего чеснока, – улыбнулась она.
– А ты сама кто будешь? Русалка? А чего тогда одетая? Или ты берегиня? – Глаза мальчишки восторженно загорелись, и Ярина поспешила избавиться от такой чести. Хуже напуганного ребенка только ребенок любопытный.
– Леший я.
– Врешь! Что я, нашенского лешего не знаю? Он завсегда в мужиков превращался, баб сманивал. У тетки Руши дочку сманил, она еще месяц в лес бегала, пока не окрутили. А потом всю нечисть велено гонять было. Мамка так плакала, когда домовиху выпроваживала. Та, говорят, еще прабабку мою знала.
И в Чернушках колдун отметиться успел. Делать ему нечего, что ли?
– А вот и не вру. Я новый леший. Мне ваши бабы без надобности.
Разговор уходил не в ту степь.
– Лучше скажи, ты видел женщину с младенцем? Она должна была из деревни вчерашним утром уехать. Молодая, на поневе дубовые листья. Платок у нее заморский. С красивыми такими рыбками.
Лицо мальчика исказилось в задумчивости.
– Это госпожа Милава, – наконец вспомнил он. – Она у нас мужа ждала. В бурю ее лихомань одолела. Всю ночь рвалась в дорогу, плакала. А поутру, пока тетка Меря к колодцу побежала, из избы выскочила, на телегу и деру. Очень батя ругался со старостой. Тот даже погоню послал, но она как сгинула, а на болота мы не ходим. Тебе пошто?
– А куда она рвалась? – вместо ответа спросила Ярина.
– Известно куда. В Пожарища. Муж у ей туды поехал.
– Ясно.
Опять эта расклятущая деревня. Что ж ей так не везет.
***
– Ты почему в лес один пошел? – спросила Ярина без особой надежды на ответ. Мало ли, какие в этих местах традиции, может, дети с топорами и клееными бородами на каждой тропинке встречаются.
Но мальчишка нахохлился, взгляд его стал тоскливым, безнадежным. Такие глаза бывают у тех, у кого дома горе.
– Батя занемог, – прошептал он, шмыгая носом. – А мамка давно хворая.
– Что с ними?
– Мамка застыла. А батя… он ездил на торжище, а как вернулся третьего дня… Глаза краснющие, слезятся, гной текет. Он уж не видит ничего почти, день ото дня все хуже.
Ярина закусила губу. Весной с пылью могло надуть в глаза что угодно, к матери часто возили мающихся с глазами. Тут смотреть нужно, так не вылечишь.
– Жар есть?
– Да. – Вид у мальчишки сделался совсем несчастный.
– Тебя как зовут? – Ярина присела перед ним на корточки, жалея, что не может погладить по светлым вихрам.
– Витко.
– Что же у вас, Витко, знахарки нет нигде рядом?
– Не, нету, – мотнул он головой. – Госпожа лесная была, но сгибла.
– А колдун?
Витко посмотрел на нее, как на дурочку:
– Он же не лечит, не умеет. Да и не пойдет к нему батя. Он говорит, колдун душу у людей высасывают. Вон, как остальных зачаровал. А у нас его не привечают. Да и нечего ему у нас делать, шпиениев не держим.
Значит, есть шанс, что ее помощь примут.
– Пчел кто-нибудь разводит? – спросила она. – Нужен мед. Накипятите воды, разведите: десять капель воды на одну каплю меда. В глаза капайте. И привозите его к лесной избушке. Знаешь, где это?
– Где госпожа лесная жила?
– Да, теперь там живу я. И поскорее. Нужно осмотреть твоего отца.
Во взгляде мальчика плескалась отчаянная надежда. И дав ее, Ярина просто не могла повернуть назад. И не хотела.
