чудится (возвращаясь домой ночью навеселе, он в темноте врезается в скалу и теряет сознание). Реальность перетекает здесь в страшную фантасмагорию, через которую Ибсен показывает, как низко может пасть человек ради денег и власти.
https://youtu.be/pPLXNmKvLBQ
Чтобы получить богатства Доврского Деда, Пер готов жениться на его уродливой дочке, питаться коровьими лепешками, привязать себе хвост с бантом, забыть людей, родную мать, все человеческое и стать настоящим троллем. Только перспектива лишиться глаза (по законам троллей это нужно для того, чтобы все ужасное виделось прекрасным) заставляет его опомниться.
Вся эта сцена имеет лишь косвенное отношение к сказке. Царство Доврского Деда, в котором есть только вход и нет выхода, с его уродливыми и злобными подданными — это метафора изнанки, дна человеческой натуры, морального тупика.
В отличие от сюиты, в спектакле эта музыка звучит с хором больших и маленьких троллей, угрожающих растерзать Пера, пока он мечется по тронному залу в поисках какого-то выхода, хотя бы мышиной норки. Но и в оркестровом варианте музыкальный эффект очень сильный.
Сделано это, как всегда у Грига, очень просто, но ярко. Идея заключается в одновременном повторении, усилении и ускорении одной темы. Из тихой, медленной, мрачной и пугающей (за это отвечает фагот) она постепенно превращается в настоящий звуковой хоррор, когда уже весь оркестр подключается к этой вакханалии злобы. Эту идею (с другим смыслом) спустя полвека развернет Равель в своем «Болеро».
Во Второй сюите последним номером Григ поставил «Песню Сольвейг». К тому времени, когда сюита была опубликована (в 1891 году), эта песня уже была шлягером, потому что Григ издал ее отдельно, как песню для голоса и фортепиано почти сразу после премьеры спектакля.
Сольвейг (в переводе с норвежского «солнечный путь») — не просто «девушка с золотыми косами», полюбившая неизвестно за что бездельника и фантазера Пера. Для Ибсена она стала смысловым центром всей идейной композиции пьесы, той хрупкой соломинкой истины, веры и любви, на которой держится весь этот безумный мир. Своей любовью и прощением она искупает все грехи Пера и не дает его душе после смерти быть переплавленной в пуговицу (одна из символических метафор Ибсена).
По сюжету она пятнадцатилетней девочкой, бросив дом и семью, прибегает на лыжах в лесную хижину всеми ненавидимого изгнанника Пера, чтобы остаться с ним навеки. Она едва переступила порог хижины Пера, и еще не развязала свой узелок с вещами, как Пер уходит, чтобы отнести куда-то какую-то ношу (как он ей сказал). «Ну, хорошо, но не ходи далеко. Я подожду», — говорит она ему и ждет любимого сорок лет в той же лесной хижине.
Эту песню она поет в четвертом акте спектакля, пока совершенно забывший о ее существовании Пер скитается по марокканской пустыне. Сольвейг уже немолода, за ее плечами много лет одиночества и ожидания, не первый год она поет эту песню. Отсюда этот оттенок тихой усталости в ее музыке. Только в середине небольшой радостный просвет — то ли мечта, то ли воспоминание. Хотя и вспомнить-то Сольвейг нечего: до ее побега из дома Пера она видела всего два раза.
Пройдут, быть может, и зима с весной,
И лето, и опять весь год сначала, —
Вернешься ты, мы встретимся с тобой,
Я буду ждать тебя, как обещала.
Когда нищим стариком Пер Гюнт возвращается на родину, по звукам этой песни он находит в лесу свою старую хижину, а в ней седую и слепую Сольвейг.
Григ тоже был под сильным впечатлением от этого персонажа, он видел в Сольвейг идеал женщины, норвежскую Мадонну. Это слышно в каждом звуке. Только под влиянием очень сильного вдохновения можно написать такую музыку и найти такую глубину в простоте норвежского напева.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ МУЗЫКИ ГРИГА:
Концерт для фортепиано ля минор — один из самых любимых фортепианных концертов публики во всех странах с яркой, пылкой, лирической и очень норвежской музыкой.
Вариант исполнения: Кристиан Цимерман и Берлинский филармонический оркестр, дирижер Герберт фон Караян.
Танец № 2 из цикла «Симфонические танцы» — прелестная оркестровая пьеса с наивной мелодией в норвежском духе.
Вариант исполнения: Эстонский национальный симфонический оркестр, дирижер Пааво Ярви (Paavo Järvi).
«Ноктюрн» из сборника «Лирические пьесы» — одна из чудесных лирических пьес Грига для фортепиано, часто звучащая в оркестровых и ансамблевых переложениях.
Вариант исполнения: Ричард Гуд (Richard Goode).
Два знаменитых национальных танца: Брамс и Дворжак
Самый короткий путь к сердцу любого человека лежит через фольклор. Здесь действуют особые генетические механизмы, более сложные, чем обычное «нравится — не нравится». Причем, если народные песни живут чаще всего в пределах своей страны, национальные танцы обладают энергией, перекрывающей все границы.
Примерно в середине XIX века народные танцы культурных провинций — Венгрии, Чехии, Норвегии — в композиторских обработках стали музыкальной сенсацией Европы. Свежесть и красота этих мелодий очаровали всех. Началась цепная реакция сочинения венгерских, чешских, славянских, норвежских и румынских танцев, превратившаяся в отдельную традицию классической музыки.
Венгерский танец № 5 Иоганнеса Брамса
https://youtu.be/QAMxkietiik
Старт венгерской музыке на европейской концертной сцене дал Ференц Лист, с блеском исполнявший в 40–50-е годы свои головоломные Венгерские рапсодии — фантазии на венгерско-цыганские темы. Следующим стал Иоганнес Брамс, хотя к Венгрии он не имел никакого отношения.
ВАЖНО ЗНАТЬ:
Венгерские танцы немецкого романтика Иоганнеса Брамса — это фортепианные обработки народных танцев, а также авторских мелодий в венгерском стиле.
С 1858 и по 1880 год Брамс написал 21 венгерский танец для фортепиано в четыре руки, объединив их в четыре тетради. Десять из них он переложил для фортепиано в две руки, и еще несколько оркестровал.
Венгерский танец № 5 фа-диез минор известен больше не в фортепианной, а в оркестровой версии (в соль миноре), сделанной немецким капельмейстером Альбертом Парлоу.
Венгерские танцы Брамса основаны на мелодиях популярных в те годы венгерских чардашей. Эта была горячая музыка уличных цыганских ансамблей, которые после подавления Венгерской революции 1849 года появились и на улицах европейских городов, в том числе, Гамбурга, где в 50-е годы жил
