Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Грег заночевал в номере Шибаева, разделив с ним громадную кровать. Александр испытывал странное чувство смущения – он никогда не спал в одной кровати с мужиком. Приняв горизонтальное положение, Грег тут же захрапел. И в этом также проявлялась цельность его натуры – он все делал от души: знакомился с новыми людьми, придумывал их историю, пил водку, трепался за жизнь, любил родителей, гулял по Манхэттену, женился, рожал детей, храпел. В нем били мощные творческие токи, выбрасывая на свет божий длинные сияющие протуберанцы.
Глава 9. Тоска по родине
Роговой Владимир в телефонных справочниках не значился, что и требовалось доказать. Шибаев теперь ждал звонков не только от Заказчика, но и от Грега. Тот сказал – через пару дней, жди. Ждать было невмоготу. Шибаеву казалось, что он сидит в Нью-Йорке уже целую вечность. Ему осточертело гулять по улицам. Расставшись с Грегом, он провалялся весь день в постели, и лишь под вечер заставил себя подняться. Вяло помахал руками, побоксировал воздух, присел несколько раз. Принял душ. Открутил холодный кран на полную катушку и, сцепив зубы, выдержал минуты три, словно мстя себе за ночные излишества, тоску и распустеж. Пробкой выскочил из-под ледяных струй, яростно растерся махровым полотенцем. Достал свежую рубашку от Зиновия. Глядя на себя в зеркало, сказал:
– Хватит, понял? Хватит! Звони Заказчику, извинись и… скажи, что прокололся ты с Лёнькой Телефоном, что слабо тебе выйти на адвоката Рогового и Прахова фиг достанешь. Слабо тебе, Шибаев, стать международным агентом, рылом не вышел. И собирайся домой подобру-поздорову, пока есть на что купить билет. И молись, чтобы никто тебя не ждал в аэропорту, спросить за Лёньку.
Он бездумно шагал по ночным улицам, сунув руки в карманы, подняв воротник куртки – было довольно прохладно. Шаги его гулко отражались от стен домов, и эхо, усиливая, подхватывало звук, создавая особый «городской» стереоэффект.
Впереди показалась идущая навстречу женщина – тонкий неверный в полумраке силуэт. Завидев Шибаева, она замедлила шаги и прижала к себе сумочку. «Инга!» – тряхнуло его током. Удивительно, но он почти не думал о ней последние дни. Казалось, ему было достаточно знать, что она где-то здесь и он может увидеть ее как только освободится. Вдруг ему пришло в голову, что он не знает ее фамилии, и чувство, близкое к отчаянию, захлестнуло его. Оказывается, мало быть в Нью-Йорке, нужно еще знать о человеке хоть что-то. Он остановился – ему не хотелось двигаться. Женщина метнулась в другую сторону и побежала, цокая каблуками. Шибаев стоял посреди тротуара, один в чужом городе, неприкаянный и беспомощный. Звезд не было, но зато светила луна. Ясный холодный свет придавал жесткость окружающему миру, и предметы виделись по-другому – строже и значительнее. Двухмерный черно-белый мир без полутонов был беспощаден, пуст и гулок. Эхо обрывком старой газеты металось в пустоте.
Он вышел на Пятую авеню, как раз напротив Публичной библиотеки, уселся на холодные ступени рядом с каменным львом. Манхэттен сотрясала мелкая дрожь от тысяч работающих кондиционеров, машин, генераторов, холодильников. Город жил своей жизнью помимо человека – у него был пульс, бьющийся в заданном ритме, кровью в проводах-венах бежал электрический ток, и поддерживалась постоянная температура – из теплого нутра извергались облака белого пара. Шибаев подумал, а сколько бы протянул город, если бы вдруг исчезли люди? Когда стали бы останавливаться моторы и гаснуть огни? Когда замерла бы навсегда дрожь теплого нутра? Через день? Неделю? Месяц?
Уснул он сразу, словно провалился. И снилась ему Инга. В своем черном в белые цветы платье. Она не шла, а медленно летела ему навстречу, он протягивал руки, но они ловили пустоту – он и Инга взаимопроникали и разлетались в разные стороны, не умея удержать друг друга – они существовали в параллельных мирах. Инга летела дальше, оглядываясь, а он стоял и смотрел ей вслед, испытывая такую пронзительную боль, какой не испытывал еще никогда в жизни…
На подходе к Музею Гуггенхайма Шибаев видел вдоль улицы афиши выставки «Россия», которую Грег окрестил «Тоска по родине». День был субботний, светило солнце, и народу собралось довольно много. Он слышал русскую речь, и на миг ему показалось, что он дома. Массивное модерновое безоконное здание музея выглядело тяжеловатым, приземистым и слепым. Он вошел в просторный холл, пристроился в конце недлинной очереди. Билеты стоили дорого – восемнадцать долларов. Он принял от служительницы в униформе продолговатую жесткую полоску картона и оглянулся в поисках входа в зал.
Внутри музей напоминал колпак или колокол. Балконы-галереи, тянущиеся вдоль стен, ввинчивались в купол – от холла до крыши восемь или девять этажей-витков, а центр был звонко пуст и высок, что создавало удивительное ощущение легкости и пространства.
Вслед за толпой Шибаев стал подниматься по широкому пандусу, останавливаясь и рассматривая картины на стенах. На первом витке, в глубоких сумрачных нишах словно парили в воздухе подсвеченные направленно несильными прожекторами иконы – вытянутые фигуры святых, строгие застывшие терпеливые лики, их скорбь и покорность. Богородица, младенец в ее руках, старославянские выпуклые буквы. Чистота берлинской лазури, тускловатое золото, бледный кармин. Истовость и вера художника, его самоотречение и аскетизм чувствовались в каждой тщательно выписанной складке одежды…
Небольшие коридоры и камеры ответвлялись от балкона-галереи – там тоже висели картины.
В одной из таких маленьких галерей он увидел хрестоматийного парящего в воздухе «Зеленого скрипача», которого видел когда-то в журнале. Картина «Христос в пустыне» была совсем маленькой, а ему казалось, что она должна быть громадной.
Перед кустодиевским портретом купеческого семейства он задержался. Пышные, румяные чернобровые жена и старшая дочка в собольих шапочках, строгий хозяин и отец в праздничном богатом кафтане, девочка и мальчик поменьше и неожиданно солома на полу и простая бревенчатая стена за спинами. От людей на картине веяло основательностью и сплоченностью, что подчеркивал слегка гротескный, нарочито-лубочный стиль. Шибаев рассматривал семейство, а оно, в свою очередь, внимательно смотрело на него.
Он поднимался все выше, так и хочется сказать, возносился, прислушиваясь к голосам вокруг. Некоторые группки – американцы в основном – были с гидом. Айвазовский вызвал дружное их восхищение – они стояли перед громадным «Девятым валом», живо обмениваясь впечатлениями. Гид, размахивая руками, рассказывала о картине и художнике. Тонны размыто-прозрачной зеленоватой воды едва удерживались массивной рамой и готовы были каждую минуту обрушиться на зрителя.
«Видение отроку Варфоломею» Нестерова, «Жнецы» Венецианова, пышные южные женщины Брюллова загадочно смотрели из вечности; сановные сытые лица, пудреные парики, пышность и блеск – придворные портреты придворных живописцев.
Одноглазый солдат заставил Шибаева остановиться. Человек на картине напомнил ему его самого, то ли рыжевато-русой мастью, то ли выражением лица, жестковатого и неброского, то ли коротко стриженными волосами. Единственный глаз, серо-голубой, словно светился, рождая у Шибаева пронзительное чувство сострадания, хотя человек смотрел без надрыва, кротко, терпеливо, не жалуясь, уйдя глубоко в себя. И, удивительное дело, казалось, присутствовала в нем та же основательность, что и в пышных кустодиевских людях, и даже в ликах икон, та же готовность терпеть, идти, не сворачивая, и принимать безропотно, что Бог да судьба пошлют. Шибаев наклонился прочитать имя автора – Гелий Коржев.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
