вспомнил наш неловкий разговор.
— Но я предлагаю тебе шанс вытереться досуха и пачкать мой аккуратный дом сколько угодно, и что — то подсказывает мне, что тебе бы это очень понравилось. Там есть бесплатная еда.
В его словах был смысл. Два очка. Водитель уехал, и я была заперта с ним в этом аду, вероятно, на час или около того. Я вздернула подбородок и, не найдя решения, признала:
— Прекрасно, но ты впустил дьявола в свой дом, не удивляйся результату. Это ни в коем случае не означает, что я принимаю контракт. Мне нужны ответы.
Как только его входная дверь была открыта, я заметила белые каменные статуи у длинного коридора у входа. Внутри его дома было пусто, с несколькими коробками сбоку, как будто он либо въезжал, либо выезжал. Огромные белые стены и большие окна пропускали солнечный свет. Дом был убрана до минимума, и в ней была только необходимая мебель. Мраморный пол был покрыт глянцевым лаком, и я уставилась на свои грязные туфли.
— У тебя есть уборщица?
— Нет, — Спектр произнес ответ из — за моей спины, которого я ждала.
— Хорошо, — я вошла в его особняк в ботинках, устроив беспорядок — чего я обычно никогда бы не сделала, но мои нервы были на пределе. Любопытный взгляд Спектра упал на меня.
— Тебе придется сделать гораздо больше, если ты хочешь вывести меня из себя. По крайней мере, для меня это не что иное, как развлечение.
Я поджала губы, и на это он нахмурился.
Глава 8
Если бы глаза могли убивать, глаза Авроры убили бы чёрную рубашку, которую я держал в руках. Её пальцы нетерпеливо постукивали по краю бежевого дивана, на котором она сидела, а ноги были враждебно скрещены.
— Что у тебя в руке? — её бровь слегка приподнялась. — Ты действительно считаешь, что я надену твою рубашку?
Очевидно, что нет. То, что она приняла мой фен и полотенце, уже было неожиданностью. Я поправил манжеты чернильно — чёрной рубашки, в которую переоделся после инцидента с разбрызгивателем, и сел на стул напротив неё.
— Нет, я думал, тебе будет приятно разорвать её на кусочки. Это, безусловно, моя любимая, — я продемонстрировал тот же сарказм, что и она.
— Тогда, конечно, я возьму её, — она наклонилась вперёд, схватила злополучную рубашку, о которой шла речь, и с презрением оглядела её. — Ничего особенного. Она чёрная, как и та, что на тебе. Держу пари, ты из тех помешанных на контроле, кто сортирует рубашки по цветам в шкафу?
— По оттенкам, ты имеешь в виду. От цвета воронова крыла до цвета белой слоновой кости.
Всегда в одном и том же порядке.
Она прищурилась, смотря на меня, как будто я был гипотезой Коллатца3, прежде чем сосредоточиться на тостах на прозрачном кофейном столике — одном из немногих предметов мебели, оставшихся в этом месте.
— Это такой же тост, что и на открытии галереи, на которое я ходила с Аяксом.
Она имела в виду меня, но я подумал, что она имела в виду кого — то другого. Кого — то, достойного её памяти.
— Они тебе понравились, — я закинула ногу на колено и приготовился к ее новому потоку слов, который должен последовать через три, два…
— Грустная девушка, — бросила она, сопротивляясь еде с новой силой, которая удивила меня. — Ты был одним из студентов Бернарда Дюпон — Бриллака семь лет назад. Там ты меня и увидел. В Les Beaux Arts, где я изображала музу.
Она сцепила свои тонкие пальцы вместе.
— Да, — у меня никогда не было намерения лгать ей. Я был на её стороне; просто она ещё не знала этого.
— Я не понимаю, — она покачала головой, её голос слегка дрогнул. — Я никогда не видела тебя на занятиях.
— Ты не помнишь, — это была единственная подсказка, которую я мог ей дать. В течение трех недель я видел только её и длинные платья, которые она надевала на занятия.
И она ни разу не взглянула в мою сторону.
Она была частью моего холста, но я был сторонним наблюдателем, рисуя картину.
— Это не имеет значения. А потом ты последовал за мной в тот день на мосту для чего? Произвести впечатление на своих друзей — художников тем, что странная девушка плакала? — я позволил ей предположить это. — Только не говори мне, что Август послал тебя в тот вечер в качестве какой — то дурацкой шутки!
Август. Презренный человек.
— Дурацкой шутки?
— Да, тот, кто порвал со мной на следующий день после того, как моя жизнь развалилась, потому что был влюблен в слишком идеальную Виолетту.
Я сдвинул брови. Она казалась взбешенной.
— В тот день, который ты так любезно проиллюстрировал миру, — закончила она, выплевывая свой яд. — В любом случае, я искала твою фамилию, Клемонте. Неудивительно, что тебе пришлось нелегко в замке в центре Франции.
Она не понимала, о чём говорит.
— Ты хочешь, чтобы я извинился за то, что родился в семье Клемонте? — я оставался спокойным, не имея никакого желания раскрывать какую — либо часть тех лет.
— Ты прав, — задумчиво произнесла она. — Мне не следовало этого говорить. Это было не по теме и в значительной степени бестактно.
— Это было извинение?
Она стрельнула в меня глазами.
— Ты единственный, кто должен принести мне бесчисленные извинения. Не смей надеяться на это, или ты умрешь, ожидая этого.
— Как я уже говорил тебе, я могу быть очень терпеливым, и у меня нет проблем с извинениями за то, что я скрыл от тебя свою личность.
— Мне нужно знать, почему ты нарисовал меня. Почему я?
Я хрустнул костяшками пальцев.
— На мостике ты казалась бурной и душевной…
— Нет, моё сердце было разбито и мне было грустно, Спектр. И вдобавок ко всему, ты высмеиваешь мои страдания чрезмерными словами.
Я не мог понять, что такого оскорбительного я сказал. Это была правда— почему она думает, что я смеюсь над ней?
Мир был пуст в сероватых монотонных цветах. Без вдохновения.
Но она была жизнью. Её воплощением. Радугой эмоций.
— Тебе удалось воплотить эмоции, которые некоторые люди не в состоянии выплеснуть, — я всё обдумал. — И я знал, что такие чистые и ранимые эмоции коснутся всего мира. Я изобразил не твою слабость, а твою силу.
У неё задрожал подбородок, но она оставалась гордой, как будто глыба льда сдерживала бушующий внутри неё
