охлаждает, и голос становится тише
и превращается в звук,
и я ближе к его источнику.
И у дыхания есть запах, глубокий, богатый,
свежий, ветер несет его над густым вереском
сквозь высокие колосья спелой травы.
И этот звук все выше, выше, пока не станет
ясным, чистым, острым, как песня жаворонка,
он несется с перистыми облаками,
и я могу коснуться голоса, ощутить его слова,
и они полны и совершенны,
и несут в себе истину
с колким холодным дождем,
высыхающим на горячем солнце.
9. Материя
Квантовые физики объясняют возникновение нечто из ничего теорией о том, что, когда частицы материи и антиматерии встречаются в вакууме, они «отменяют» друг друга; аннигилируются. Но если сменить энергию в вакууме на электромагнитное поле, то в результате этой аннигиляции будет произведена энергия, целый набор новых частиц, обладающих массой. Я вовсе не физик, на школьных уроках по физике я в основном тайком читала книжку, спрятанную под партой, или глазела в окно. Когда мы потеряли практически все, что имели, и оказались в новой жизни, похожей на пустоту, в которой я скорее не жила, а существовала, я, можно сказать, попала в тот самый вакуум. Но даже в вакууме энергия может измениться совершенно неожиданным образом.
В смерти для меня не было ничего нового, – я видела ее и раньше, – но теперь тирания ее необратимости обрушилась на меня с такой силой, будто мы встретились впервые. Я вновь оказалась над пропастью между жизнью и смертью, где дни потеряли всякий смысл, померкли на фоне бесконечности. В моей голове под аккомпанемент сожалений бесконечно крутились сомнения в тех решениях, что я уже приняла, и страх перед теми решениями, которые мне еще предстояло принять. Дни, недели, месяцы проходили в одиночестве, в пузыре тишины. Мот учился, а окружающий мир жил своей жизнью без моего участия. Я ничего не слышала, кроме голоса в голове, который не умолкал, опустошая мои мысли, пока они не становились лишь его эхом.
///////
На мощеной улице маленького городка Труро, столицы графства Корнуолл, у входа в банк собралась группа бездомных. Спальные мешки на листах картона, поношенная грязная одежда, на лицах – печать тяжелой уличной жизни. Мот без малейших колебаний остановился, чтобы с ними поболтать.
– Вы как тут, нормально? Вам что-нибудь нужно?
Я смотрела, как он непринужденно болтает с этой компанией, будто знаком с ними сто лет. Его странная перекошенная осанка сильнее бросалась в глаза, чем когда мы были в походе, но в остальном это был тот же человек, что когда-то сбросил рюкзак на пол церкви, оставив бездомную жизнь за порогом. Уверенный в себе, знающий, кто он, готовый вернуться в нормальную реальность. Если он и не говорил однокурсникам в университете, что раньше был бездомным, то не потому, что боялся их реакции, а потому что был слишком занят учебой и не хотел отвлекаться на посторонние беседы. Со мной все было иначе – я продолжала прятаться в тени.
– Все то же, что и всегда, еда да крыша над головой. Телевизор тоже не помешал бы, а то достали уже разговоры с ними со всеми.
– Могу попозже помочь с едой, в остальном мало что могу сделать. Рэй?
Я подумала о содержимом нашего холодильника и о том, как мало у нас осталось денег. Снова ризотто с горошком.
– Да, без проблем, мы заглянем в продуктовый и что-нибудь вам купим.
Мы вернулись к ним с продуктами, о которых мечтали сами, когда неделями питались только копеечной вермишелью: хлебом, фруктами, сыром и парой пирожков. Я спрятала пустую сумку и наконец задала вопрос, который свербел у меня в голове, пока я сидела в церкви, невидимая для мира.
– Если бы кто-то из вас нашел дом, перебрался туда и снова зажил нормальной жизнью, как думаете, это было бы трудно? Не в смысле трудно платить по счетам и искать работу, я сейчас не о практической стороне. Каково было бы поселиться в доме после долгого пребывания на улице? И как насчет других людей – легко вам было бы вернуться к нормальной жизни, общаться с людьми так же, как до обитания на улице?
Мот обернулся ко мне со смесью жалости и раздражения на лице.
– Я уже давно живу то на улице, то в доме, – охотно отозвался пожилой мужчина в мягкой шляпе, хозяин коричневой собаки, которая облизывала мои щиколотки. – Не в своем собственном, но когда подворачивается возможность, я ночую по знакомым. Мне нравится комфорт; если можно укрыться от дождя, то я только за. Но на улице есть особая свобода, и когда я ночую в лесу, у меня есть чувство, что я на своем месте. Там, где должен быть. А вот другие люди – е-мое, это совсем другое дело.
Друзья помоложе посмеивались над ним, терли глаза, изображая, что плачут.
– Да заткнитесь вы. Вы просто боитесь признаться – вы же первыми бежите в лес и на берег, потому что вам только там и хорошо. Только там вы себя чувствуете по-человечески. Но вот другие люди…
Один из парней перестал смеяться и поднял голову.
– Да мы шутим просто, мы же все понимаем, о чем ты. Люди, да. Нельзя им доверять. Даже если они хотят помочь, кто знает, что ими движет. Кажется, если они о чем и расспрашивают, то лишь затем, чтобы им проще было тебя надуть, заставить уйти. Тут-то, перед всеми этими туристами, мы им как бельмо на глазу, верно? Все хотят, чтобы мы куда-нибудь свалили. Ну и как избавиться от этого чувства? Не слишком, блин, легко, да? Вот мы и прячемся. Тут тебе не большой город; в сельской местности нельзя спать на улицах, нужно скрываться.
Мы пошли прочь, рука Мота сжимала мою чуть крепче, чем раньше. Он знал, что мне плохо, просто не понимал, как помочь. Доверие. Такая скользкая, неуловимая штука. Как угорь в руке на берегу реки; разожми на секунду пальцы – и вот он уже уплывает по течению. Не исключено, что его никогда уже не поймать.
У торговца на углу мы купили журнал Big Issue и отправились к своему фургону, унося в сумке пакет риса и упаковку мороженого горошка.
///////
Прошла зима, пришла весна, потом понемногу настало теплое лето, а я все пряталась на скалах. Там, где море было в постоянном движении, где
