Вэн молча выложила новую дорожку, Хао спросил: “Ты или я?” — и я поняла, что он обращается ко мне. Я вдохнула холмик, который сделала Вэн, кровь ударила мне в голову, взорвалась вспышкой света. Счастье пронзило меня множеством игл. Я думала, дружба, так? Любовь. Ощущается именно так.
Где-то вдалеке и одновременно рядом со мной Катарина сказала:
— Пошли в трубу. Мы вполне осилим трубу. Ребят, ребят. — Ее острозубая улыбка. Откуда-то долетел смешок.
— В трубу, — эхом повторила я — или Вэн? — Легко.
И мы вошли в разверстый под городом трубный зев, ускоряли шаги и ухали, точно совы. Мы скользили ладонями по бесконечным перегородкам рифленой стали, шлепали ногами во мраке. В голове у меня крутилось: впереди поворот, еще немного — и выйдем на свет. Но в трубе становилось темнее, пахло батарейками и старой прачечной. Темно было так, что глаза мои воображали, чего нет; стоило мне моргнуть, как под веками вспархивали синие и красные шары. Стены под руками в царапинах и засохшем помете, какие-то звери скрываются в темноте. Ощущение, словно впереди вот-вот покажется что-то. Может, бетонная стена. Или забор из проволоки, порвавшейся и торчащей полотнищем кинжалов. Какая разница, говорило мое пульсирующее тело. Мы вместе стремглав прорвемся сквозь что угодно, сплошь крепкие кости и жаркая мощь. Локомотивы. Как назвать тот поезд, в который мы так быстро превратились? Он с ревом уносил меня прочь от Гавайев. Тогда и сейчас. Да, я этого и хотела: Сан-Диего, да, прощайте, острова, боги, легенда Найноа.
В тот год мы возвращались туда неоднократно. Ни разу не дошли до конца трубы, но всегда находили путь обратно.
* * *
В колледже я была инженером — точнее, училась на инженера. Книги, толстенные книги с уравнениями на страницу. Они впивались мне в позвоночник, когда я носила их в рюкзаке; мудреные названия звучали сексуально — типа “Основы технической термодинамики”. И я вечно торчала в лабораториях: стены в деревянных панелях, старые стеклянные мензурки, к столам и стенам прилеплены обшарпанные таблицы часто используемых физических уравнений. И парни. Всегда, всегда парни. Целые аудитории парней, похожих на ящериц или плюшевых медвежат. Вечно торопятся высказать свое мнение, задавить друг друга познаниями. На инженерном факультете можно чувствовать себя по-разному, но в целом там чувствуешь себя как в любом месте, где на двадцать парней три девушки. Я ходила прямая как палка. Ты должна быть тут самой крутой, повторяла я себе. Так себя и вела.
Иногда на занятиях я садилась с остальными двумя девушками, Сарой и Линдси, но мне всегда казалось, что я села с ними лишь потому, что от нас ждут именно этого. После нескольких обрывочных разговоров — они были типичные хоуле, не то из Айдахо, не то из Северной Дакоты, откуда-то оттуда — мне стало ясно, что они никогда раньше не сидели рядом с человеком моей расы. То есть я была сама по себе, так? Ну и пусть, мне это даже нравилось. Но через несколько недель после начала семестра пошла групповая работа, и поскольку от девчонок я отморозилась, меня прикрепили к парням.
Групповая работа запомнилась мне такой: Филип, у которого неудержимо встает на звук собственного голоса, непременно первый лезет с ответом, а вся группа сидит вокруг стола и смотрит, как он дописывает последний лист. Я все домашние задачи решаю самостоятельно — все равно по-другому ничего не пойму, — так что мы с Филипом всегда препираемся. Точь-в-точь как с Найноа, у него тоже вечно есть ответы на все вопросы, теперь, когда мы созваниваемся, он просто отмахивается от любых моих слов, так что мы уже не беседуем, а обстебываем друг друга и бьем по больному, целясь в незащищенные места.
Во время групповых заданий было примерно так.
— Неправильный коэффициент трения, — говорила я.
Престон и Эд вздыхали, вступал Филип.
— Нет, правильный, — возражал он.
— Смотри. — Я принималась заново писать уравнение, поясняя, что вычисленная им конечная скорость в заданных условиях лишена смысла.
И если из нашего спора становилось ясно, что я права, Филип тут же выкручивался, дескать, я изначально не теми словами сформулировала доказательство, окей, а он на самом деле говорил вот об этом. Или якобы он имел в виду, что я неправильно вывела уравнение, а не то, что ответ неверный. “Ты перепутала порядок вычислений”.
Иногда, после долгих препирательств, мне все-таки удавалось отстоять свою правоту. Тогда Филип просто говорил: “Успокойся”. И поднимал руки, словно я наставила на него ружье. “Ты слишком остро на все реагируешь”. Престон с Эдом пожимали плечами, жест этот читался как кивок, и мне хотелось пернуть им в лицо.
— В субботу выходит четвертая Call of Duty, — заметил однажды Престон, точно выбросил белый флаг. Или не Престон, а еще один чувак — кажется, Грегори. Да какая разница, кто это сказал. Все они в любую минуту могли ляпнуть что-то подобное. Они даже пахли похоже. Как сыр, который вечером забыли на столе и его облизала собака.
Я вздохнула.
— Что такое Call of Duty?
На миг повисло молчание. Я почувствовала, что они будут счастливы, если я сейчас выйду из аудитории и не вернусь никогда.
— Я непременно куплю, — продолжал Престон. — Сегодня же займу очередь в магазин.
— А кто нет? — оживленно подхватил Филип.
— Я, — вставила я.
Снова молчание. Скрипнул стул, круг сомкнулся теснее, я оказалась снаружи. Ну и пожалуйста, парни, не очень-то и хотелось. Но только не Эд. Эд у нас храбрый. И когда остальные отгородились от меня, времени зря не терял. Подошел, сел рядом со мной за стол. Скошенный подбородок, губы красные, как фруктовый пунш.
— Кауи, — сказал он, точно репетировал это слово перед зеркалом, придвинулся ко мне и кивнул. — Я тоже не собираюсь покупать Call of Duty.
— Господи, Эд, — ответила я, — я тебя к своей вагине и близко не подпущу.
* * *
Часто я поднимала голову от учебников, сидя в каком-нибудь полутемном уголке библиотеки. Слабый запах плесневелой бумаги, столярного клея, холодной стали. Я очумевшая от недосыпа, глаза жжет от долгого чтения. И я понимала, что сто лет не танцевала хулу.
Я полагала, что хулы тут никакой и не будет, но ошибалась. В Сан-Диего было полным-полно народа с Гавайев — невозможно ближе подобраться к островам, не свалившись в Тихий океан. И как-то раз я отправилась их искать. Гавайцев из университетского клуба. В светлые месяцы года они танцевали хулу во дворе, и я запросто могла бы присоединиться к ним. С их наполовину гавайской, японско-португальско-тонганской, испано-корейской смуглой кожей под застиранными, в катышках толстовками с названиями школ, репутация которых была мне известна. Скворечий смех, все эти “не, серьезно, мы сегодня вечером делаем мусуби” или “слышал последнего Джейка Шимабукуро[81], круто же, да?”, босиком по комнате в общаге, перед сном, разумеется, боча[82], и все остальное, что было такой же частью меня, как кости, но сейчас почему-то казалось неуместным.
