всего одна жизнь утекла с тех пор, как хозяйский сын ушел из дома. Но это все философия, и не нам о том судить.
– А давай все-таки рассуждать. Согласен?
– Согласен.
– Посмотри-ка на того измазанного у стены. Похож ли он на нашего хозяина, каким тот был в молодые годы?
– Очень похож. Как человек сам на себя.
– Так, может, это и есть наш хозяин?
– Может, и так.
– Если тебе не изменяет память?
– Верно. Если допустить, что она мне не изменяет.
– Вот она, участь человека. Он даже не знает, владеет ли сам своей памятью. Как же нам жить?
– Ты прав. Потому-то я и хочу умереть. Я уже говорил тебе об этом.
– Но мы с тобой не первыми родились на свет. До нас тут жили многие люди. И каждый, как мог, добредал от колыбели до могилы. Другого пути нет. Мы все знаем лишь то, что нам известно, и помним только то, что запомнилось.
– Ты прав. Но от всех, живших прежде нас, мы с тобой отличаемся тем, что живем сейчас, в эту минуту. И через миг набежит следующая. Мы должны немедленно на что-то решиться и нечто совершить. Иначе про нас с тобой тоже скажут, мол, они жили прежде.
– Ты ведь хотел убить кого-то. Убей измазанного, и вместе с ним ты убьешь хозяина. Мы с тобой будем навсегда свободны.
– Ты недослышал. Я хотел убить музыканта. Слушальщика я и рукой не трону. Да и как дотронуться до чистого слуха?
– А я мечтаю и хочу дотронуться до него.
– Ты безумец.
– Хочу коснуться его, во что бы то ни стало. Меня сжигает это желание. Если не коснусь, то умру.
– Так что же? Торопись, пока можешь это сделать.
– Рукой не могу. Боюсь, что прикосновение меня сожжет.
– Но теперь тебя сжигает желание его коснуться.
– Верно. Гореть мне в огне, как ни повернись. И все же я знаю последнее средство. Я коснусь его через воду.
Берет ведро с помоями, подходит к Алексею и опрокидывает содержимое на его голову. Они смотрят на Алексея. Долго молчат.
– Ты опоздал, друг. Он мертв.
В один из дней – это было воскресенье после священной литургии, когда народ причащался святых и чистых тайн, в присутствии священных римских императоров – от престола изошел невидимый глас: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». Страх и восторг объяли всех, и люди пали на лицо свое. И снова от престола изошел другой невидимый глас: «Ищите человека Божия, чтобы он помолился о Риме и обо всем народе, и все устроится вам благо, ибо в пятницу на рассвете человек Божий разрешится от плоти своей». И снова был невидимый глас: «В доме Евфимиана человек Божий и останки его, и там ищите». Тогда божественные императоры обратились к Евфимиану и сказали: «Такая благодать в доме твоем, а ты не открыл нам этого?» Евфимиан сказал: «Жив Господь Бог мой, я ничего не знаю». И, призвав ведающего домом его, он сказал: «Кто из товарищей твоих имеет такую благодать?» Раб ответил: «Жив Господь Бог мой, не знаю такого, господин, ибо все – весьма дурны».
Императоры Гонорий и Аркадий, Евфимиан, Аглаида, жена Алексея, Юний, Заина, рабы, первый и второй.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Теперь, когда он умер, мы должны с чего-то начать.
ИМПЕРАТОР АРКАДИЙ. Ты говоришь верно, у меня нет сомнения, что мы с тобой теперь стоим при начале. Но что это за начало, какое отношение имеет к нам, с чего начинается и куда ведет, мой ум разъяснить не может. Я даже не знаю, должны ли мы скорбеть о человеке, которого ни разу не видели живым. К тому же государственные заботы и попечение о благе подданных мешают мне с подобающей сосредоточенностью предаться этому чувству.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Думаю, мы должны и обязаны о нем скорбеть, и надеюсь еще убедить тебя в этом. И первое, что мы должны обсудить и решить: кого, подобно нам, затронула эта смерть? Кто из людей стал причастен к этому неизвестному нам началу? Только ли мы с тобою или также близкие почившего, а быть может, и все наши подданные, кто живет в этом мире, да и самый мир?
ИМПЕРАТОР АРКАДИЙ. Мы с тобой оба слышали, что голос, исшедший от престола, обратился ко всем без изъятия.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Верно, однако он ни единым словом не упомянул ни о начале, ни о скорби, которой мы обязаны почившему.
ИМПЕРАТОР АРКАДИЙ. Сдается мне, ты ведешь к тому, что нам придется в своих рассуждениях полагаться главным образом на самих себя.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Именно так. Будем рассчитывать на себя. Когда долгое время управляешь государством, привыкаешь слушаться советов разума. Покуда ты жив и не впал в старческое слабоумие, разум всегда находится при тебе, как верный слуга, ментор и военачальник в одной персоне. Если ты впал в оцепенение под наплывом дел первостатейной важности, потерялся с войском на незнакомой местности и не знаешь, к какому решению склониться, в то время как на тебя устремлены тысячи глаз, нетерпеливо ожидающих твоего слова, – в эти минуты разум услужливо поддержит стремя твоего коня, отечески заботливо проведет тебя по нужной тропе и властно поставит твою руку в нужном направлении. К тому же разум ни о чем не забывает: все тобой забытое он тотчас выведет из начальных посылок и предоставит в твое распоряжение.
ИМПЕРАТОР АРКАДИЙ. Ты убедительно описал все преимущества разума. Добавлю к сказанному тобою лишь то, что разум – всеобщий слуга, всеобщий ментор и всеобщий военачальник, поэтому и можно, не погрешая против истины, утверждать, что, прибегая к помощи разума, мы надеемся и рассчитываем лишь на себя самих, ведь разум поистине принадлежит без остатка каждому из нас и живет в нас как в своем жилище. Тогда как голос, к которому прислушивался еще наставник наших наставников[15] и который люди простодушно именуют внутренним, даже и он приходит к нам извне, и потому для нас он посторонний и неведомый.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Итак, давай разберем, почему смерть этого человека заслуживает, чтобы о ней скорбели. И не только мы, здесь присутствующие, но и остальной мир. Рассмотрим также и то, как можно в одном чувствовании соединить верность началу и скорбь об умершем.
ИМПЕРАТОР АРКАДИЙ. Что ж, попробуем. Но я по-прежнему не знаю, как построить рассуждение.
ИМПЕРАТОР ГОНОРИЙ. Наберись терпения и дай мне собраться с мыслями, я найду аргументы, чтобы убедить тебя.
ВТОРОЙ
