Славка поморщился. Ему не понравился вопрос.
– Со мной такое первый раз, – признался Гера. – Я просто парализован, понимаешь? Эта баба, эта змея в черном… У меня какой-то суеверный страх.
– Я понимаю. Наверное, это скоро пройдет.
– Я надеюсь, что никогда больше ее не увижу.
Гера смотрел на невыразительные и слегка подслеповатые глаза Славки. Единственный человек, которому он мог рассказать о своей тайне. Только когда становится плохо, начинаешь ценить добро. Надо будет обязательно сделать Славке что-нибудь хорошее. Подарить фотоаппарат-«мыльницу», он давно уже мечтает о нем. Или сводить в ресторан. Душевно поговорить с ним, сказать, какой замечательный он парень, настоящий друг, какие теперь очень редко встречаются… Но это будет потом, когда Гера забудет женщину в черном и падающий в пропасть труп. Когда он будет ходить по улицам не озираясь.
Он встал, молча тронул Славку за плечо. Там, на маршруте, такого человека не будет. Вокруг будут порхать бесплотные тени, нагружая его своими глупыми, ничтожными проблемами. «Скажите, а эту воду можно пить в сыром виде?.. Я ужасно боюсь змей, они могут забраться в мою палатку… У меня совершенно промокли ноги, а вы даже не побеспокоились о костре…» Он еще не знал, но уже ненавидел этих людей.
– У гостиницы «Платан» подберете еще одного парня, – сказал Славка. – Водитель в курсе.
Скрипнула дверь. Как гадко скрипят петли! Почему Гера не замечал этого раньше? Почему не обращал внимание на голый двор, похожий на стригущий лишай, по которому нельзя пройти незамеченным? Почему его только сейчас стали раздражать посторонние люди на территории спасательного отряда? Кто, какой идиот разрешил инструктировать здесь группу?
Раньше он жил как слепой. А сейчас прозрел и увидел, что мир относится к нему враждебно. Все вокруг играет против него.
6
Козырек кепки – на глаза, руки – на грудь, колени вместе. Вот так и сидеть, делая вид, что спит, пока автобус не проедет по серпантину, не минует казачий пост и не упрется в намертво приваренный шлагбаум с табличкой «Государственный заказник. Въезд автотранспорта строго запрещен».
Он сидел на заднем сиденье с закрытыми глазами, погруженный в аквариум со звуками. Мотор стонал, коробка передач скрежетала. Он знал, что они еще в черте города – автобус часто останавливался на светофорах… Какое омерзительное это чувство, ожидание выстрела. Умом понимаешь, что шансы схлопотать сейчас пулю ничтожны, что киллерша не может заполнить собой весь мир и ежесекундно контролировать его перемещения, и все равно внутри что-то каменеет, заставляет прислушиваться к звукам и к себе, от каждого постороннего хлопка вздрагиваешь и напрягаешься в ожидании: вонзится в лысую голову кусочек свинца или нет?
Жарко. По лицу гуляет нежный сквозняк. Гера чувствует его под курткой, как он охлаждает грудь. Вот он забрался под кепку, путается в волосах, играет ими, и волосы щекочут ухо… Стоп, какие волосы? Он же лыс, как манекен в магазине одежды. Значит, это не волосы, это, наверное, муха. Наверное, она залетела через окно и теперь нагло шляется по его лицу.
Не открывая глаз, он ударил себя по щеке. Одна пощечина! Вторая! Рядом кто-то всхлипнул от смеха. Он открыл глаза. Бледное, улыбающееся лицо Миры. Глаз совсем не видно, две тонкие щелочки. Тонкие серповидные амбразуры. Через них до души никогда не доберешься.
– Дурацкие у тебя шутки! – проворчал Гера, выдергивая из руки девушки высохшую травинку.
Наверное, он выглядел смешным, когда сам себя лупил по лицу. Больше всего он не хотел бы казаться сейчас смешным. Снова надвинул козырек на глаза. Но стена уже рухнула. Мира рядом, она пристально смотрит на него, и ее взгляд не дает ему покоя. В таком положении он долго не просидит. Придется открыть глаза, свалять на лице какое-то жизнерадостное выражение. Обижаться смешно. Впрочем, и радоваться нечему. Славка на его месте ввязался бы в игру, пощекотал бы Миру травинкой где-нибудь повыше колен. Гера так не умеет. Он болен от своего страха, от навязчивых мыслей о женщине в черном.
– Ты сирота? – спросила она.
Нет ничего глупее, чем обижаться на нее. Он набрал в грудь воздуха. Надо что-нибудь придумать, как-то расслабиться. Выйти из этого пике. Ведь он сам делает свою жизнь невыносимой!
– Нет, наоборот.
– А как это – наоборот? Как можно быть сиротой наоборот?
– Ты зря увязалась с нами. Тебе будет тяжело.
Его взгляд, хоть и пытался зацепиться за лицо Миры, все равно уползал в сторону. Он не мог не смотреть в окно. Где они? Катят вдоль бетонной стены аэропорта. Значит, еще два светофора, последний – у гостиницы «Платан». Потом рыбхоз, потом теплицы. И дорога змейкой начнет уходить в горы. Слева будет гранитная стена, справа – обрыв. Хуже места для стрельбы по движущемуся автобусу придумать трудно. Значит, там он должен избавиться от страхов. Там у него начнется новая жизнь, и тогда он примется завоевывать сердце Миры, щекотать ее выше колен и, как планировал Славка, лепить из нее агнца с небесно-светлой душой.
– У крокодила все в порядке? – спросил он.
Надо было поддерживать разговор. Любой ценой поддерживать и вести себя раскованно.
– Конечно, – ответила Мира. Автобус гремел колесами по колдобинам. Мира прыгала на сиденье, как на батуте, придерживая подол сарафана, чтобы тот не надувался, как парашют.
– А ты знаешь, о каком крокодиле я говорю?
– Нет.
– Почему тогда говоришь, что с ним все в порядке?
– Знаешь, – ответила она, и лицо ее стало озабоченным. – Кажется, я забыла накрасить губы.
Гера раскручивался медленно и все время отставал, а Мира была уже далеко. Но он знал, что она его не бросит, потому что он был единственным свободным мужиком. Не считая Геры, представителей сильного пола было всего двое: плосконосый Брагин и Валера Шубин. Брагин в драных шортах и застиранной майке сидел рядом с Эллой и, как леденец, сосал ее губы. Элла была лет на двадцать старше и давно забыла, что надо делать с губами во время поцелуя, но в восстановлении навыков проявляла упорство и старание. Молодости и наглой сексуальности Брагина она противопоставляла свою дорогую экипировку, бриллиантовые серьги, голубоглазые перстни с изумрудом и сапфиром, ухоженное лицо, манеры и готовность к безусловному послушанию. Брагину, наверное, не хватало денег, а ей – молодости. Они компенсировали друг друга.
Валера Шубин не мог представлять интереса для Миры, что было понятно даже Гере. Безусловно, он был подтянут, строен и словоохотлив. Под зеленой фирменной штормовкой пестрел оранжевый в синих слониках галстук, туго стягивающий ворот оливковой военной рубашки. Он был гладко, до воспаленных прыщиков на шее, выбрит, смочен одеколоном и взбодрен небольшим количеством водочки. Сильно окая, неимоверно трудно подбирая слова, он рассказывал Вере Авдеевне о своей армейской доблести («Когда я служил в Аугане, м-м-м…»). Его черные усы выступали далеко за пределы верхней губы, отчего в лице Шубина можно было найти сходство с мордой какого-то животного – то ли моржа, то ли бобра. Вера Авдеевна слушала его внимательно, все время кивала, ее огромные, увеличенные стеклами очков глаза были наполнены состраданием; иногда она бережно перебивала Шубина, но тот был глух, вопроса не слышал, продолжал безостановочно мычать, протягивая не только гласные звуки, но и согласные; рассказ о своей армейской доблести отнимал у него много сил и вычерпывал словарный запас.
