развитой — силы воли, он позволил своему языку скользить вокруг восхитительной маленькой твердости среди всей этой мягкой, податливой плоти. Касаясь этого. Лаская. Нежное нажатие. Мягкое скольжение. Она вздрогнула от его ласк.
Он шептал что-то на языке, которого она не знала. Может быть, тот, которого никогда не существовало.
Пока он был занят, его рукам приходилось перемещаться к ее бедрам, используя свою силу, чтобы держать их открытыми, чтобы он мог работать. Она дергалась и дрожала, дергалась и стонала, как будто он был инквизитором, а удары наносились оружием более болезненным, чем его язык.
— Монкрифф, — наконец всхлипнула она. — Я… я не могу…Пожалуйста.Пожалуйста.
Он поднял голову и посмотрел на ее тело, радуясь и одновременно сокрушаясь о том, что оставил их обоих одетыми.
Ее пышная попка упала обратно на кровать, а ноги раскинулись в изнеможении.
— Себастьян, — сказал он, его дыхание обволакивало ее тело, заставляя его заметно пульсировать. Казалось, она не могла говорить, моргая на него в явном затуманенном замешательстве. — Я хочу, чтобы ты произнесла мое имя, когда будешь близка, — приказал он с рычанием, в котором не узнал своего голоса. Он не был таким. Темный. Требовательный. Собственнический.
Она кивнула, выгнув таз вперед в бессловесной мольбе об освобождении.
Пальцем, он нарисовал маленькие влажные кружочки вокруг входа в ее тело, ощущая там напряженную плоть, пока она не издала жалобный звук.
— Скажи это, — приказал он.
— С-Себастьян. — Ее прерывистый шепот наполнил его эмоцией, которую он не мог определить. Он знал, что искал что-то, но не знал, что с этим делать сейчас.
Верный своему слову, он сомкнул губы над маленькой жемчужиной ее удовольствия и глубоко погрузил палец в самые уголки ее сердцевины бедер.
Черт. Чертов ад! Ему хотелось бы, чтобы он этого не делал.
Даже когда ее бедра вздрогнули от блаженного рыдания, он признал, что он чертовски обречен. Он всегда будет сожалеть, что узнал, что она чувствует изнутри. Какие горячие глубины гладкого бархата притягивали его к такой изысканно женственной плоти.
Все, что когда-либо случалось раньше, все, что могло произойти после этого, растворилось под разрушительным совершенством момента. Он сосал и скользил, облизывал и ласкал, все время покачивая пальцем внутри нее, позволяя ее телу пропитать его захватывающим, пульсирующим освобождением, которое настало у нее слишком рано.
Бедра стиснули его плечи, и ее руки упали на кровать под ней, сжимаясь и разрывая одеяло. Она кричала, задыхаясь, и рыдала его имя — или, по крайней мере, его отрывистые слоги имени. Снова и снова. И призыв, и благословение, мольба о милосердии и хвалебный гимн.
Прекрасные спазмы сжали его пальцы, приглашая его глубже, когда она склонилась и извивалась, как дикое существо, освобожденное после столь долгого пребывания в плену.
Дьявольский шепот проскользнул сквозь него в темноте. Соблазни ее. Заяви права на нее. Отпустите свой член и сделайте ее своей. Она не остановит тебя.
Глава 9
Отрываясь от нее, Себастьян увидел небольшой туалет и зашел внутрь, хлопнув дверью.
Тяжело дыша, как будто он только что подбежал к поезду, он оперся обеими руками о крошечную раковину и уставился на кого-то, кого не узнал в зеркале.
У него были те же волосы цвета песчаного гравия, когда-то длинные, но теперь подстриженные по моде. Те же глаза, цвета светлого виски и загорелая кожа, обветренная на его мускулистых скулах ровно настолько, чтобы оставить очаровательные бороздки, которые углублялись, когда он улыбался.
За исключением того, что сейчас на них было вырезано что-то такое, чего он никогда не замечал в своих чертах. Что-то, с чем он не часто сражался. Если вообще когда-либо такое происходило. Страх.
Резкое и зловещее, оно смотрело на него в ответ, создавая уродливый портрет его черт лица, которыми так часто и так откровенно восхищались другие.
Всю свою жизнь он предавался потаканию своих страстей. К бунтарскому неприятию всего, что считается приличным. Вкус жизненной силы стал тонизирующим средством от жесткого неприятия, которое он испытал в юности.
И все же он всегда знал, что делает. Что его действия могут с ним сделать. Он шел на риск, зная, что результат всегда склоняется в пользу таких людей, как он. Сильный. Красивый. Гордый. Воинственный. Очаровательный. Мужественный. Опытный. Благородный. Образованный. Богатый. Безжалостный.
Действительно, ему обычно достаточно лишь улыбнуться в сторону дамы, чтобы соблазнить ее, и требовалось несколько приглашающих комплиментов, чтобы увидеть, как ее ноги раздвинуты.
Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему отказывал кто-то — в чем-то — чего он хотел.
И вот он желал кого-то больше, чем когда-либо мог вспомнить, и, очевидно, ее любимым словом было «нет».
Того, что произошло, должно было хватить.
Ее вкуса. Он обещал ей это удовольствие.
Он был распутником, гедонистом и всем тем, в чем она его обвиняла.
По его собственному желанию. Пороки и жестокость, удовольствие и боль измерялись и контролировались приемлемыми дозами. Он видел, как грехи многих других людей были обращены против них самих. Теряют деньги из-за ставок. Тратят свое здоровье и получают сексуальные болезни. Теряю достоинство напиваясь или в наркотических эйфориях других веществ.
Он играл со всем этим и не запрещал себе ничего. Он управлял своими страстями, а не принадлежал им.
До настоящего времени. До нее.
Вероника Везерсток была опасным явлением. Одержимость, которую он чувствовал, нарастала в его крови, угрожая полностью захватить его.
Всю свою жизнь он провел в постели с женщинами, которые не могли иметь к нему никаких претензий. Ни к его телу, ни к его деньгам, ни к его времени, ни к его сердцу. Он также не стремился сохранить их, когда они у него были. Даже не любовница. Горстка влюбленных была достаточно занятной, чтобы с ними не раз поразвлечься. Но даже в этом редком случае, он сделал так, чтобы некоторые чувства никогда не были задействованы. И в тот момент, когда женщина собственнически поводила ресницами в его сторону, он
