из головы. Не получается. Прикинь? Трахаю Наташку, кадровичку, а перед глазами ты. Помутнение какое-то. Мы ведь друзья?!.. А постоянно сравниваю всех с тобой. Срываюсь… Начинаю курить. Первый раз до рыгачки было.
Не смея пошевелиться, я стояла, прижатая к тяжело вздымающей груди и млела от подобных откровений. Приятно, когда осознаешь, что имеешь такую силу влияния. Что-то подобное подозревала, но вечно отмахивалась. Это же Тарановский. С него станется. Сегодня с одной, завтра с другой. Иногда ревновала его, объясняя неприятное чувство в груди не желанием делить друга с кем-то ещё. Иногда относилась пофигистически. Его жизнь – его отношения. Сейчас, стоя так близко, что чувствовала, как колотится его сердце, испытывала неподдельное удовольствие. Как школьники, блин. По двадцать пять лет, а ведем себя как семнадцатилетние, впервые изведавшие, что такое страсть и желание.
Водитель Москвича покосился в нашу сторону и, распахнув гараж, вернулся обратно в машину. С большой неохотой я всё же сняла его руку с плеч.
— Серёжка…
— … я в курсе, — перебил, спрятав руки в карманы брюк, — можешь не продолжать. Я всё испортил. Теперь будешь шарахаться от меня, как от прокаженного.
Дурак. Какой же он всё-таки дурак. Да я люблю его. Просто немного не так, как бы ему хотелось.
Не знаю, что нашло в тот момент на меня, но… плюнув на все запреты, вцепилась в воротник его рубашки и притянула к себе, впившись в мягкие губы страстным поцелуем. Тарановский сначала опешил, а потом быстро сообразил, что не стоит стоять истуканом. Мужские руки жадно прошлись по моим ягодицам, сомкнувшись на талии, и со стоном прижали к торсу, лишая способности связно мыслить.
Только сейчас поняла, как соскучилась по таким поцелуям: неистовым, обжигающим. Едва успевала отвечать, поглощая чужие эмоции, как свои собственные. Возгоралась от этого, млела в объятиях, тихо постанывала, давая понять, что желаю того же, что и он. Вот только… Что за наваждение?! Отпрянула, прижавшись пальцами к пылающим губам.
— Лида…
— Не обращай внимания, — прижала руку к груди, пытаясь унять колотящееся сердце.
Сергей схватил меня за руку:
— Ты хочешь меня, я же вижу. Я тоже на грани.
Я отрицательно замотала головой. Хотелось наслаждения, что он мог дать, но… возбудил не он.
— Давай встретимся завтра?
Я наблюдала за его обезумевшими глазами и испытывала чувство безграничной нежности. Наверное, это здорово, когда по тебе вот так сходят с ума. Но я не хотела, чтобы так было.
— Что тебе стоит? Ты свободна. Я тоже. Без обязательств. Так, как ты любишь. Всего один разочек. Чтобы отпустило.
— Чтобы отпустило? — улыбнулась. Отпустит ли? Насколько я знаю…
— Угу. Разве меня не жаль?
— Не-а.
— Ведьма!
— Дурак!
Одновременно засмеялись.
— А если серьёзно, — вмиг прекратил смеяться, снова взяв меня за руку, — давай попробуем как нормальные люди.
— Это как? — хотя прекрасно поняла, что он имел в виду. Это и настораживало. Мне было проще вот так, дурачась, играя друг с другом.
— Со свиданиями, цветами, конфетами, блин… что я тебе всё объясняю. Не маленькая.
Серёжка напрягся. Красовавшаяся ссадина придавала особый хулиганский вид. Кому скажи, что младший лейтенант. Какой там. Тамара Васильевна, до сих пор не верит. Каждый раз креститься, повстречав на пути. Была бы под рукой святая вода – и той бы окропила для достоверности. Помнит бедная головушка все его проделки.
— Не получится, — опустила голову, чтобы он не заметил мелькнувшего в глазах сожаления.
— Почему?
— Потому что не хочу сделать тебе больно.
Мимо промчалась малышня, горланя на бегу зазывалки в лова. Кто-то предложил в прятки. Сбились в группку неподалеку, не обращая на нас внимания.
Я протянула руку, собираясь уходить, и так поздно.
— Сигареты верни.
Серёжка прицокнул языком, пряча пачку в задний карман.
— Обойдешься.
* * *
В квартиру ворвалась на одном дыхании и сразу бросилась в ванную, пока отец не учуял сигаретный запах. Давно уже вышла с того возраста, чтобы держать отчет по каждому поводу, но и ввязываться в конфликт не хотелось, тем более что этих конфликтов у нас и так предостаточно в последнее время.
В ванной поспешно сняла одежду, и устало подставила плечи под горячий напор. Перед глазами плыло. То ли от усталости, то ли от голода. Во рту гуляла табачная горечь. Думала, будет хуже. Стоило начинать с облегчённых. А Тарановский молодец, покуривает, значит, втихаря.
Черт! Что это недавно было: целовалась с одним, а представляла другого. Клиника. Со стоном прислонилась горящей щекой к прохладному кафелю. Не иначе, как дружалик вспоминает. Зараза. Прикарманил сигареты. Ничего, завтра куплю ещё.
В прихожей зазвучал телефон и из гостиной послышались шаркающие шаги. По спине пробежала неприятная дрожь. Вдруг это Удовиченко, что я ему скажу?
— Слушаю… Добрый вечер. А Лидочка в ванной… Я передам… Спокойной ночи.
Я быстро просушила волосы и, набросив халат, вышла к отцу.
— Кто?
— Да Тимохина, кто же ещё будет тревожить людей в столь поздний час. Просила, чтобы ты завтра ей позвонила.
Я перевела дыхание. Пока живем.
— Что-то мне не нравятся твои задержки на работе, — продолжил папа, окинув меня подозрительным взглядом. — Что это за фирма такая? Они разве не в курсе о восьмичасовом трудовом дне? Конечно, так можно и в старых девках остаться. Кстати, — спохватился, направляясь обратно в гостиную, — к тебе Серёжа приходил. Дважды. Вежливый такой. Изменился очень. Возмужал.
— Да, да. Он хороший. Спасибо, пап. Я обязательно позвоню ему.
— А вот Илонка твоя, мне совсем не по душе. Не путёвая. Один ветер в голове. Вертихвостка.
— Ты так говоришь, будто общаешься с ней, — подобное высказывание ничуть не задело. Это же папа. Ему только подавай комсомолок, студенток, спортсменок. А Тимохина ещё и универ бросила, так это вообще Апокалипсис.
Отец последовал за мной на кухню, передумав смотреть телевизор, и закопошился у холодильника.
— Я, может и не общаюсь, но глаза имею. Видел её недавно на соседней улице с мужчиной в два раза старше её самой. Целовались. Тьфу ты, стыдоба. Да подожди ты, кашу разогрей, — одернул мою руку от приготовленного бутерброда. — Когда ты уже научишься нормально есть? Одна сухомятка.
Я поцеловала любимого ворчуна в гладко выбритую щеку и принялась уплетать холодную гречку.
— И так сойдет, — но бутерброд всё-таки сцапала. — Пап, а если
