Дэвида, брошенного отчимом почти на произвол судьбы. Дэвид зарабатывал себе на жизнь мытьем бутылок. Мистер Микобер был почти всегда безработным, хотя и имел большую семью: жену и семеро детей. Они всегда нуждались в необходимом, но в доме была любовь друг к другу, умение радоваться маленьким удачам, и бедному маленькому Дэви рядом с ними жилось хорошо. К нему относились с вниманием и уважением.
Так и в нашей семье — неустроенность, неумение использовать то, что осталось, скрашивалось хорошим отношением друг к другу, любовью к чтению, религиозностью, надеждой на Бога, терпением. Это не приносило нам пользы, но помогало выдержать несчастье.
Шли годы. Я училась в 9-м классе — последнем классе школы. Все самое хорошее было связано с семьей Шемякиных, где я бывала, пожалуй, слишком часто. Там тоже были свои несчастья, но они старались не показывать их, скрашивать. Чем можно, тяжелые стороны жизни и людям, приходившим к ним, было хорошо и уютно. Влияние этой семьи на меня, влияние Гали и ее старших сестер Лели и Нины было самое благотворное и не только на меня, но и на всех, кто бывал у них.
Мы с Галей считали себя взрослыми. Товарищи Сережи немного ухаживали за нами. Ходили гулять в Окский сад. Все было, конечно, вполне пристойно, сказать по-современному, на высоком уровне. Но тем не менее от одного из них — Мити Л. — я получила вдруг письмо с объяснением в любви! Мне Митя совсем не нравился, но его письмо доставило мне большое удовольствие. Я показала его Гале, Леле, маме — и все мы очень веселились по этому поводу, а бедный Митя получил ответ обдуманный и пространный, в котором говорилось, что, к сожалению, я не люблю его и, по-видимому, никогда не смогу полюбить его, что он «герой не моего романа». Написано письмо было серьезно и хорошо, (я гордилась, что сумела так написать), но Митя был очень огорчен.
Ему было тогда 18 лет, а мне около 15-ти. Он работал слесарем и учился в вечерней школе рабочей молодежи вместе с Сережей. Потом я еще получала от него грустные письма с уверениями в том, что он будет учиться дальше, и что жизнь его посвящается мне. Он и в самом деле старался. Окончил среднюю школу, потом механический техникум во Владимире вместе с Сережей. После техникума работал инженером, носил студенческую фуражку с молоточками, что было очень престижно. Но и фуражка не имела на меня желаемого действия…, а был это очень верный и преданный человек…, но сердцу не прикажешь! Были у меня потом и другие поклонники, как тогда говорили. В 17 лет я встретила своего будущего мужа, но об этом после.
Пока же по порядку. Шла зима и весна моего 9-го класса. Училась я не отлично, но довольно хорошо. Мне хотелось поскорее окончить школу, скорее поступить на работу и хоть сколько-нибудь зарабатывать. Папа работал в Навашине на судоверфи чертежником, приезжал домой только на воскресенья. Мама всю зиму очень плохо себя чувствовала. Была перекошена в плечах из-за радикулита и беременна восьмым ребенком. Дома уборка, стирка, шитье и починка были большей частью на мне. Помогали и младшие сестры, но Шуре тогда было 10 лет, Вере — 8. Братья заняты были приготовлением дров. Нужно было найти что-либо подходящее в амбарах и бывшем хлеве, распилить, расколоть и принести на две печи. Дров не покупали.
В апреле родился 5-й сын в нашей семье — хороший, здоровый мальчик, несмотря ни на что. Ночью маму нужно было отправить в больницу, а она была далеко, на другом конце города. Папы не было. Я постеснялась обращаться к чужим или будить кого-то из братьев и побежала за извозчиком — спасибо жил такой через дом от нас. Отвезла маму, вернулась с ним домой. Все деньги, какие были, отдала ему (наверное, немного), а утром пришлось идти к тете Пане Шемякиной занимать, сколько дадут. Надо было прожить семерым нам до папы и маме что-нибудь носить в больницу.
И до этого я ходила с мамой по родственникам с просьбами о займах до продажи чего-нибудь очередного. Ей со мной было легче. Но здесь, помню, я просила с особенно тяжелым чувством. Получив, побежала, купила хлеба и молока, отнесла маме в больницу и с большим опозданием пришла в школу. Там уже знали, что у меня родился брат, и стали поздравлять меня, а я вместо благодарности за внимание расплакалась так, что Гале пришлось отвести меня домой. Я долго потом ругала себя — зачем пошла в школу. Состояние мое было на грани срыва, и я не выдержала спокойного тона — мне долго потом было стыдно.
Это было 7 апреля 1927 г. Алика мы все любили, но ухаживать за ним было трудно. Он много болел, плакал и рос буквально на руках. День был разделен между (меньше всех) мной, Леней. Колей, Митей и Шурой. Через 2 часа менялись. Мама его только кормила. Остальное время была занята по хозяйству. Так еще несколько усложнилась жизнь. Все делали, что могли. Все понимали — иначе нельзя.
Весной я окончила школу и дней через 10 устроилась на работу на детскую площадку фабрики «Красный луч» на одну ставку пополам с Галей Шемякиной. Заработок был небольшой, по 20 руб. в месяц, но это был заработок. Площадка существовала только летом, а осенью начались «хождения по мукам» в РОНО и на биржу труда. Была тогда безработица, да и я-то была из «бывших», и места мне нигде и никакое не предлагали. Дома дел хватало, но нужна была работа. За зиму я закончила 3-хмесячные курсы медсестер и 2 месяца отработала в больнице на практике.
Наконец, я получила назначение в деревню учительницей на целых четыре месяца — это произошло 1 марта 1928 г. Я должна была заместить учительницу, ушедшую в отпуск по рождению ребенка. Я очень радовалась, но и полна была страха перед жизнью в незнакомом месте с неизвестными людьми.
Мама волновалась неописуемо. Ее состояние трудно передать. Впервые кто-то из ее детей намеревался покинуть дом — ведь мне только через три месяца должно было исполниться 17 лет!
Деревня называлась Псилово. От Мурома я ехала 3 остановки на поезде, потом шла от станции пешком 5 км… Пришла, прошла с тяжелым чемоданом-баулом через деревню. Школа была за деревней. Типичное здание деревянной, бревенчатой, бывшей земской школы: 2 класса, через коридор 2 комнаты для учительниц и кухня с закуточком для
