– Этого не следовало допускать, – говорил доктор. – Вы что, не соображаете? Неужели все вы тут никогда не…
Карлтона мало занимало то смутное, расплывчатое, чему следовало или не следовало быть; ему хватало забот с тем, что есть на самом деле. И он пытался понять, что происходит. Перл умерла из-за какого-то там кровотечения, и младенец тоже умер. Запомнилось – повсюду кровь и мухи… Клара и остальные дети сидели в лачуге артельного старшого, у того было две комнаты. Все это запомнилось, неясно было только, отчего же она умерла, «просто уж так вышло», говорили в поселке.
Нэнси было около восемнадцати. Карлтон был знаком с ее отцом, и ей хотелось уехать из Флориды, вот она и сбежала с Карлтоном и его детьми. Темные волосы она стригла очень коротко, и они торчали во все стороны, открывая кончики мягких ушей; она была хохотушка – смеялась и весело жмурилась, ей все казалось забавным, и все вокруг поневоле смеялись вместе с ней. Так всегда в автобусах и в поселках, думал Карлтон: люди смешливы. И все они – неплохой народ. Вот и сейчас в автобусе смеются. Позади него сидит семья из Техаса – Берт, как бишь его дальше, и его жена, оба дочерна загорелые, круглолицые, а через проход – две их девчонки, Роза и Сильвия Энн, и за ними еще двое мальчишек. Неприятно, когда так много ребят, но Берт и его жена Карлтону по душе, эти никогда не унывают. Роза – лучшая Кларина подружка, но уж чересчур востроглазая, ничего от нее не укроется. Все они любят посмеяться. Карлтон не против, пускай смеются, но сам он не такой, как они, и понимает, что не такой: он лучше этих людей, ведь их родители тоже были сезонники, перекати-поле, а у его родных своя земля, они фермеры, и он уже скоро туда вернется. Вся беда в том, что в тысяча девятьсот тридцать третьем уж очень всем туго пришлось.
– Мне-то Нью-Джерси нравится, – говорит Нэнси, она обращается к Берту и его жене: – Мы уже въехали в Нью-Джерси. Вы, верно, тоже раньше тут бывали?
– Я-то везде побывал, – говорит Берт.
Они засмеялись – то ли этим словам, то ли какой-то его потешной гримасе. Берт всегда всех смешил, особенно женщин. Карлтон смотрел в окно на стремительные видения, они скакали, прыгали, вертелись – неправдоподобно, отчаянно свободные… а вот и он сам, вольный, свободный, он скользит, не касаясь земли, и легко обгоняет эту старую колымагу. Вот он, молодой Карлтон, мчится, широко размахивая руками… Та пара из Техаса заговорила о чем-то, что случилось давным-давно у них на родине, о каком-то урагане, и Карлтон попытался отключиться, не слушать, ведь он уже слышал эту историю, наверно, раз пять. Он сосредоточился на своих бегущих видениях, но голос Берта назойливо врывался в его мысли.
Берту лет сорок, он худощавый, серьезный, мягкие черты лица, сквозь редкие волосы просвечивает лысина. Но при всей своей серьезности и мягкости он то и дело расплывается в добродушной, насмешливой улыбке до ушей, никак не перестанет ухмыляться. А какое лицо у его жены, Карлтон вспомнить не может. Женщина как женщина, и все тут.
– И он правда был без головы? – вскрикивает Нэнси.
– Это был черномазый. Мы все своими глазами видели, – говорит Берт.
– Обманываешь! – хихикает Нэнси.
– Ничего не обманываю, лапочка. С чего это я стану тебя обманывать?
– Я видала кой-что похуже, – вмешивается жена Берта. – Может, ты и мне не поверишь? В Гэлвистоне – вот там была буря так буря.
– А что это – Гэлвистон? – спрашивает Нэнси.
– Да уж, мы чего-чего не повидали, – в упоении продолжает та. Голос ее становится тягучим, она роется в обломках прошлого, заглядывает в сумрачные руины полузабытых жилищ. – Один раз прямо с неба спустилась воронка…
Карлтон заерзал на сиденье. Чем пристальней он всматривался в свои видения, тем они становились расплывчатей, будто боялись – вдруг с неба спустится воронка и всосет их. Это было как сон: если хочешь его удержать, он рассеивается. Протяжный добродушный говор четы из Техаса отдавался в висках, и Карлтона захлестнула внезапная ненависть к ним обоим и даже к Нэнси: олухи безмозглые, ни черта не смыслят! Для них такая жизнь самая подходящая, ведь у них и родители были не лучше. Они и сами понимают, что он, Карлтон, другого поля ягода, с ним-то они разговаривают серьезно, дурака не валяют. Только ему плевать, что там они про него думают. Куда важней, чтоб его принимали всерьез другие – те, кто нанимает работников поденно: прокладывать дороги, копать канавы, ставить телеграфные столбы. У тех людей совсем другие лица, сразу видно – им палец в рот не клади. Они говорят быстрей и отчетливей, они-то уж не станут по-дурацки зубоскалить и виновато посмеиваться, лишь бы ни минуты не молчать. Они всегда говорят Карлтону: «У нас для своих не хватает работы… Сейчас никто ничего не строит… Моему брату тоже нужна работа, но… А вы из того поселка сезонников, так, что ли?..»
Карлтон всегда держался прямо, не забывал, что у него крепкие, мускулистые руки и ноги, широкие плечи, но не так-то легко все время расправлять плечи и не сутулиться, если привык с утра до ночи гнуть спину. Вот и лицо тоже – он следил, чтоб лицо у него было похоже на лица тех, других. Тех, кто не живет в поселках сезонников. В поселках люди ухмыляются, они не следят за своим лицом, все мышцы у них обмякшие, рты полураскрытые – так легче в жару; а в городе Карлтону приходится напрягать каждый мускул, здесь он весь подтянутый, весь начеку, будто готов хоть сейчас в драку. Конечно же, это бы наверняка подействовало, не выдайся такой тяжелый год. А еще через год-другой все уладится.
Автобус свернул с шоссе на проселок. Все изнывали от жары и проголодались; плакали младенцы. Карлтон ощущал в желудке давящий твердый ком – наверно, от голода… и он опять приложился к бутылке. Глоток виски ожег до боли, потом боль прошла.
– У него волосы уж до того светлые, прямо как у актера в кино, – гордо заявила Нэнси и погладила Карлтона по плечу.
Она все разговаривала с двоими из Техаса – те, наверно, глядят на него и удивляются, чего это он не обернется, не потолкует с ними по-приятельски… Ну и пускай удивляются, пускай идут ко всем чертям. Он их ненавидит, ненавидит всех, кто есть в этом автобусе, кроме только Нэнси и Клары и своих ребятишек, и пускай все они хоть сейчас перемрут, ему плевать, ведь они просто голытьба, отребье… Ему представилось: авария, автобус горит, и все гибнут в пламени, только его семья остается цела и невредима. Такие мысли будоражили, внутри поднималась веселая дрожь. Представлялось: он выскакивает из обломков горящей машины, одним прыжком – раз! На руках у него ребятишки, Клара, Родуэл, Рузвельт… И тогда можно просто пойти своей дорогой и поселиться где-нибудь еще. И это будет свобода.
Поселок был у самой дороги, но его заслонял чахлый плодовый сад. Когда они вылезли из школьного автобуса, всех шатало, земля качалась под ногами. Карлтон тревожно огляделся – каково здесь? Нэнси помогла Рузвельту сойти.
– Такой большой, а наделал в штаны, – выговаривала она. – Надо его получше приучать, миленькая. Ведь ты ему сестра.
– Я думала, он уже понимает, – сказала Клара.
