— Одно из вершинных воспоминаний нашей жизни, — с улыбкой повторил он.
Призрачная тишина тех дней; проливной дождь, плотная серая завеса мороси, внезапный проблеск яркого августовского солнца. Река разливается, становится широкой, гладкой, доброй; потом снова сужается; появляются скалы, вода кипит, по кручам берегов вздымаются высокие ели. Мори с Ником и Тони с Кимом перебираются через первые пороги — Уайтклейские — без особого труда. Мори высматривает в вышине краснохвостого ястреба — он то камнем падает вниз, то парит, будто следует за ними. Раскрасневшийся, возбужденный, Мори записывает это в свою маленькую красную книжицу. «Никогда в жизни не был я так счастлив», — записывает он.
Уайтклейские пороги. Малые пороги. Большие бурливые пороги. Шипучие лебединые пороги. Нижние пороги — именно в низовье Лохри, на четвертый день путешествия, с мальчиками и случится несчастье, и именно на Нижней Лохри (так им скажут, когда привезут на самолете в пункт первой помощи на Уайтклейском озере) погиб той весной человек на каноэ. Двадцатипятилетний биолог из университета Западного Онтарио, опытный гребец на каноэ, не какой-нибудь наивный любитель. Он и его приятель недооценили реку — стали перебираться через пороги в начале мая, почти во время половодья. Молодого человека выбросило из перевернувшегося каноэ, пронесло больше мили и разбило о камни. Все лицо у него было изранено. Другому гребцу больше повезло: его выбросило на берег и он отделался лишь переломом нескольких ребер.
Призрачная тишина. Ровное течение дней. Темная вода. Стремительно текущая вода. Мелкий сеющийся дождь, потом небо вдруг разверзнется — и хлынет солнце, и мальчики, потные, ошалевшие от жары, срывают с себя прорезиненную одежду.
Мори и Ким обнаруживают уток, питающихся на поверхности воды: кряквы, черные утки, белобрюхие рябки. (У Кима зрение острее, чем у Мори. Но он не понимает, что это за порода, — таких птиц у них в книжке нет. Дикие утки? С изогнутым белым хохолком? Близко подойти к ним, чтобы получше разглядеть, не удается.)
Поворот — и от представшей взору картины захватывает дух: река убегает на многие мили вперед, поблескивая синевой, полноводная, широкая, как большой бульвар.
— Никогда я не был так счастлив, — шепчет Мори.
Красота. Однообразие. Противно ноют руки, плечи, спина, бедра. Сгорела кожа. Облезает нос. Мошки, комары, мушки. (К счастью, не оводы. Их пора была в прошлом месяце.) Не переставая грести, они поглощают молочный шоколад, карамельки, плитки «О. Генри», батончики «Марс». А также изюм, земляные орехи, соленые крекеры. Ник с Кимом вдруг заспорят о чем-то через всю реку. Ник — забавный, шустрый, острый на язык, пожалуй, чуть слишком догматичный. (А спорят они о стоимости каноэ «Призалекс» такого размера — Ник решил, что купит такое, как только вернется домой.) Ким без обиняков заявляет, что Нику оно не по карману — все это трепотня. Ник возражает. Мори, находящийся в одном с ним каноэ на носу, чувствует, как тот взвинтился — как напряглись его ноги и бедра.
— Не спорьте, — тихо просит Мори. — Не портите вы все.
Солнце, жара, однообразие, красота. Ленивые голоса мальчишек. Смех. Угрюмое молчание. В Лохри то и дело вливаются речки, она становится все шире, все больше на ней островов. (Мальчики причаливают к берегу обследовать один из тех, что покрупнее. Обнаруживают обычные остатки привалов. Мори находит полуобгоревшую книжку в мягкой обложке и из любопытства листает ее. Это что — знамение? Да разве все в раю — не знамение? Но книга всего лишь детектив: Мори читает, как некто по имени Ролк подсекает из автомата несколько человек, которые в ужасе разбегаются в разные стороны от брошенного «кадиллака». Одному ползком удается укрыться на топком поле… в болоте… но убийца с автоматом преследует его…)
Солнце быстро и легко скользит над головой, однако дни стоят длинные. Никаких происшествий. Всё — сплошное происшествие. Мори (загоревшему, умело орудующему веслом, окрепшему, как никогда в жизни) начинает казаться слегка нелепым, что всего два-три месяца назад он был школьником, а через месяц станет студентом. Что зовут его Хэллек, что ему выпало на долю именно такое лицо, именно такой характер. (Но разве он не может измениться? Ведь все возможно! Здесь — на Лохри — любое чудо возможно! От физических усилий, и свежего воздуха, и завораживающего зрелища текучей воды у него даже возникает бредовая мысль, не поменяться ли местами с Ником Мартенсом. Зажить бы волшебной жизнью Ника… переселиться в красивое тело Ника.)
Счастье, думает Мори, и глаза его по-глупому наполняются слезами, счастье и боль.
Разговоры обрываются, смех замирает, слова затихают. Над головой пролетает стайка канадских гусей. Посреди длинного забавного рассказа о всемирно известном скрипаче, приятеле отца, питающем слабость к очень молоденьким девушкам, Ник умолкает, словно вдруг потеряв интерес к собственным словам или устыдившись их.
На Мори парусиновая шляпа, защищающая лицо от солнца. Тупая боль в плечах радует его.
Он не думает о доме — о доме на Семьдесят пятой улице Восточной стороны Нью-Йорка, о вилле в Адирондакских горах. Он не думает об университете. (Отец хочет, чтобы он пошел на юридический факультет. А он втайне подумывает о теологическом. Он ведь еще не оставил надежды — своей нелепой надежды — сделать «религиозную» карьеру.) Годы, проведенные в школе Бауэра, где прошло его детство, быстро отступают в прошлое, и он готов забыть их, без фана эмоций. Даже если это значит расстаться с Ником.
Дремлет. Солнце, легкая волна укачивают.
Затем, без всякого предупреждения, вдруг налетает голод.
Внезапный, отчаянный приступ голода; и все они снова начинают насыщаться — набивают рот земляными орехами, изюмом, шоколадом.
Изголодались. Руки дрожат, глаза слезятся. Рот наполняется слюной.
(Мори не знал, позорно это или забавно — так часто превращаться в животное, в ходячий аппетит. Все они жрали как свиньи. Всякий раз — за исключением, пожалуй, завтрака, когда, еще не вполне проснувшись, не чувствовали по-настоящему голода. Заглатывали еду, боясь, что ее может не хватить, — они стали чем-то вроде машины, сжигающей калории, чтобы грести дальше, существовать. В первую ночь, разводя костер. Ник заметил:
— Вот так… и мы такие же: кто-то должен снабжать нас едой, иначе костер потухнет.
Мори заметил, как искривился в мрачной усмешке рот друга, но слишком он был измучен, чтобы придумать что — то в ответ. Боль пульсировала в плечах и руках, голова была какая-то чудная. Суровая правда, страшная правда. Они действительно машины, поглощающие калории, тепло, жизнь. Протоплазма, пожирающая протоплазму. Жадно насыщающиеся, пока не набьют живот до отказа, а потом наступает тошнота. Или расстраивается желудок. Тут Мори впервые пришло в голову, что им четверым может не хватить еды — ведь впереди еще целых шесть долгих дней.)
Они ловят форель, они накачиваются теплым пивом, пока не вздуются животы. Они в общем-то весьма гордятся собой — еще бы, забрались в такую даль; каждый из мальчиков снова и снова просит Мори поблагодарить отца за щедрость. Кима укусила оса в мякоть плеча, укушенное место мгновенно краснеет и начинает распухать, мертвенно-белое в середке. Мори накладывает мазь — толстым слоем, точно замазку. Опухоль величиной с виноградину, потом — со сливу, потом — с маленькое яблоко. Мальчики рассматривают ее, они никогда еще не видели, чтобы после укуса осы так распухало. Они удят рыбу, обследуют острова, не спеша выбирают место для привала, бродят в одиночку. Стоя у обрыва над рекой, среди белоснежных берез, Мори наблюдает, как солнце на горизонте растекается по небу, словно желток из разбитого яйца. Он смотрит и смотрит, забывшись. Далеко внизу один из его приятелей окликает другого. Голос бестелесный, несущественный. Просто звук. Кто — то отвечает, кто-то смеется. Сигарета обладает сверхъестественной способностью отравить атмосферу на большом протяжении, но это тоже несущественно: ветер в конце концов разгоняет дым и вокруг снова девственная природа. Кричит гагара, солнце взрывается странными, пугающими янтарно-красными всполохами; Мори один, его пробирает озноб, он не может вспомнить, почему он согласился на это путешествие… почему с таким восторгом встретил предложение отца. Он отлично знает, что Ник, и Тони, и Ким в общем-то не любят его — глумятся над ним за его спиной, иронически переглядываются при нем. Ник, и Тони, и Ким…
