уютно. И дело было не в полах, а в том, что мать, уходя, забрала с собой нарядные простроченные занавески, яркие, как перья жар-птицы из сказки, половики и обитые по углам чеканным железом сундуки. Дом как будто осиротел, будто лишился души.
— А ты недумай, что тебя пугает дома пустота, Любушка. Ты одиночества испугалась, пустоты в душе, - бабушка садилась в эти минуты рядом и гладила мою руку. - Понимаешь ведь, что такого везения твоей матери больше не видать: хоть и без руки Аркадий, а работящий, домовитый. Не старуха она еще.
— Не твои это слова. Слышала я, как она все это тебе говорила, бабуль. Бросила она меня. Могла бы хоть раз в день да заходить. Как говорят: «с глаз долой – из сердца вон». А я в ее сердце, видимо, и не ночевала ни ночи, - я отворачивалась к стене, подтягивалась рукой за прибитую к ней прямо через тоненький ковер ручку и снова ощущала свою беспомощность, потому что ноги надо было поворачивать руками.
— Жизнь - она не подарок в кружевах, Любовь, - вдруг бабуля, которая говорила со мной всегда исключительно тепло и ласково, будто подменили. Ее голос стал жестким и четким. Навалившуюся сонливость как рукой сняло. Я даже хотела повернуться обратно и посмотреть: она ли сидит возле моей постели. - Так вот, жить мне, даст Бог, двадцать лет еще. Это если сердце не рвать от жалости, если не реветь ночами белугой. Выбирай сама: одна хочешь тут лежать или со мной учиться жить так, как есть. Многому научу, почти без помощи обходиться станешь. Если против, то жить мне максимум пятилетку, а там хоть трава не расти. Будешь лежать и под себя ходить. Не то что пол, сама будешь чернее того пола, - бабушка встала и, выключив свет, ушла в свой угол.
Я долго тогда лежала, глядя в потолок. Жалость к себе будто растворилась в воздухе, и от этого он стал даже немножечко видимым. Выбрала я тогда ее помощь и не пожалела ни на минуту. Благодарна ей была всю жизнь. Мы купили новые яркие, как солнышко, половики, вышили новые занавески. Еще краше, чем были раньше.
Каждое утро я сползала на пол и отжималась, как показывала моя фея. Через год я сама могла пересесть из коляски за стол, на кровать, да и в туалет выезжала без помощи. Кормила кур, прямо со своей тележки выметала двор, да и много всего. Не могла я только пол помыть и оттого жила всегда с застеленными половицами.
Когда не стало мой бабули, мне было уже почти сорок. Я умела вышивать, шить, вязать, сколотить ящик, могла подтянуться и провисеть на руках больше трех минут. В огороде я ползала на руках, потому что там помощников не было. Для себя овощи я выращивала сама.
Умирая, она говорила мне о том самом огне в груди, о той силе, благодаря которой можно выдюжить даже в самые страшные дни. Когда эти дни переливаются в месяцы и годы, этот огонь греет. Я считала, что она так называет веру, но сейчас поняла, что эта была огромная жажда жизни.
— Чего замерла? – голос за спиной вывел меня из оцепенения. Обернувшись, я увидела Ирен.
— Задумалась, - ответила я и, чуть замешкавшись, шагнула в кусты.
— Чем думаешь заняться?
— Думаю почистить стол, а если хватит сил, то и пол, - мне вдруг стало совсем не страшно говорить с незнакомкой.
— Сама? Я думала, у вас это делают служанки, - Ирен хмыкнула и пошла следом за мной.
— У меня нет служанки, - ответила я.
— А у Леопольда нет сестры, - вдруг услышала я и замерла. Обернувшись, я увидела, как улыбка разливается на вытянутом лице девушки. - Да-да, у меня хорошая память. Год назад в другом поселке Уорен говорил, что единственная сестра Леопольда погибла. А сейчас он приезжает с сестрой. Надо полагать, что ты не такая наивная, какой хочешь казаться.
— И зачем тебе эта информация? Чтобы осуждать меня? Или хочешь за нее просить что-то? Так знай: у меня нет ничего.
— Осуждать? Я? – она захохотала, высоко запрокинув голову, и стала похожа на журавля. Я онемела от страха, но потом вспомнила, что у меня есть ноги. Я могу не слушать всего, что она говорит, а просто уйти от нее.
— Всего хорошего, - я хотела было уже плюнуть на песок и идти обратно, но потом решила, что такой радости этой слишком много помнящей барышне не предоставлю, и поторопилась скрыться за кустами.
— Не злись.Я не собираюсь пользоваться этими знаниями, да и ты совсем не такая, как те леди, которых я видела. Не мое дело, почему ты живешь с Леопольдом. Он тоже мне дорогу ни разу не переходил, а пару раз даже сильно помог, - Ирен не отставала и бодро шагала следом за мной.
На берегу я отмела крупную гальку и принялась накладывать в ведро мелкий, как соль, влажный песок. Добавила немного воды и пошла обратно. По пути наломала веток для «плечиков» Леопольду и, не оборачиваясь, дошла до дома.
— Если нужна будет помощь, обращайся, Виктория.
— Спасибо, но думаю… - начала было я и чуть не сказала уже, что это последнее место, куда я приду. И тут же вспомнила о гордыне, о том, что не имею я права судить, - думаю, все будет хорошо. Но спасибо, что вы предложили мне помощь. Я вряд ли смогу предложить свою, но если дело будет касаться хорошего… помогу, - я открыла замок и, быстро оглянувшись, скользнула в дом.
— Да, скорее всего, не понадобится, но буду знать, - раздалось за дверью. Я села на стул и, прикусив губу, посмотрела в окно. Лагерь, кипевший вчера людьми, пустовал. Как и сказал Лео: днем здесь безлюдно.
— Чем мне здесь заниматься? Не мыть же полы ежедневно, - тихо спросила я сама себя.
