какие это замечательные пилоты, как они будут полезны «Феррари». А сам...
В первый раз мне предложили сесть за руль машины «Формулы-1» еще за неделю до победы в Швеции. Но ведь в начале августа пятьдесят шестого я даже «неким Хиллом» еще не стал. Пошел посоветоваться с одним из небожителей, с Хоторном, и Майкл сказал мне, что дебютировать на «Нюрбургском кольце» он бы и врагу не пожелал — уж больно опасная трасса. И я послушал, отказался. Зря, наверное. Может быть, уже тогда Феррари затаил на меня обиду: он всегда питал слабость к бесшабашно смелым парням, и мой отказ мог показаться Старому хозяину проявлением трусости.
Как бы то ни было, в следующий раз Коммендаторе — это еще одно почетное прозвище, типично итальянское, нечто среднее между Командиром, Главнокомандующим и Господом Богом — решился доверить мне одну из своих драгоценных «белла маккина» только через год, в тренировке Большого приза Франции в Руане. Но на четыре боевых автомобиля в команде имелись не меньше пяти претендентов... У меня были слишком сильные конкуренты — Муссо, Хоторн, Коллинз и Тринтиньян.
«1000 километров Нюрбургринга» 1964 года. Фил Хилл на «Форде-GT40» (№140) обходит «Кобру» (№99). Американец стартовал вторым, но до финиша не добрался — на 15-м круге сломалась подвеска.
А через неделю в Реймсе, где мы с Вольфгангом Зиделем приехали вторыми на спортивном «Ферраpи-250GT», в утренней гонке «Формулы-2» погиб Херберт Макей-Фрейзер. Я хорошо знал Херби еще по Лос-Анджелесу, он был моим ровесником, на два месяца всего моложе, из богатой семьи с Восточного побережья — родители чуть не отказались от парня, когда он начал гоняться. Талантливый и смелый пилот. Слишком смелый. Херберта так увлекли автогонки, что он не желал слушать никаких советов, ничьих предостережений. Но для того чтобы победить, во-первых, нужно остаться в живых.
Мы тогда каждое воскресенье как на войне из окопов под пулеметы ходили. Бывало такое, что до конца сезона не доживала треть парней из тех, с кем выходили на первый старт в январе. Четырнадцатого марта на испытаниях новой машины в Модене разбился Кастеллотти. Через два месяца за 130 километров до финиша тысячемильной «Милле Милья» погиб Альфонсо де Портаго — под обломками «Феррари» остались его штурман Нельсон и девять зрителей. Потом мой друг Херберт. В июле следующего, пятьдесят восьмого, пришла очередь Муссо — практически на моих глазах «Феррари» на скорости в двести сорок вылетела в кювет и закувыркалась, разбрызгивая по земле колеса. Луиджи умер в больнице, когда мы все, оставшиеся в живых, еще неслись к финишу. Через месяц на «Нюрбургринге» несчастного Коллинза выбросило из машины и со страшной силой швырнуло об дерево, что росло у обочины. Хоторн потом принес в боксы расколовшийся шлем Питера и показал нам. Мы тогда надевали пробковые каски игроков в поло, такие не то что в автомобильных авариях не спасали, «подмышкового теста» пройти не могли: это когда зажимаешь шлем вот таким манером под мышкой и давишь. Лопались! Через три месяца погиб и сам Хоторн, чуть раньше, в октябре сгорел в своем «Вэнуолле» Луис-Эванс.
Это было ужасно. Во время Гран-при Монако я жил на яхте Коллинза. Пит только что женился — на американке, Луизе Кинг. И я твердо себе обещал не заводить семью до тех пор, пока не закончу гоняться. Только перед каждым новым стартом, стоило закрыть глаза, словно адское табло с горящими «мене, текел, фарес» зажигались слова: «Почему не ты?» У нас не было ремней безопасности и несгораемых комбинезонов, единственной моей защитой от смерти оставалась собственная осторожность.
При подготовке к старту «24 часов Ле-Мана» 1964 года Фил Хилл (слева) обсуждает управляемость «Фopдa-GT40» с Брюсом Мак-Лареном.
В моей машине в каждую следующую секунду могла сломаться любая из сотен деталей, и я прислушивался к тому, как дышит автомобиль, в тысячу раз внимательнее, чем будущая мать прислушивается к тому, как начинает толкаться ее малыш. Я старался просчитывать на сотни метров вперед действия соперников и тщательно взвешивал свои атаки...
Но самое ужасное даже не это. Гибли мои товарищи по «Феррари» — значит, я сам продвигался вперед! Для меня они освобождали место. Вот как в середине лета пятьдесят восьмого «некий Хилл» оказался в конце концов в команде «Формулы-1». Но стоило ли оно того? Да можно ли вообще оценить человеческую жизнь лавровыми венками и призовыми деньгами? Неужели бедняге Муссо были так необходимы десять тысяч фунтов за победу во французском Гран-при? И самое главное, настолько ли хорош паренек из Санта-Моники, чтобы заменить этих великих пилотов? Все они куда отважнее меня. И быстрее, мастерство их гораздо выше, они настоящие герои. Я всего лишь осторожнее.
Знаете, тогда я совсем замучил себя этими вопросами. Беспрекословно слушался приказов из боксов и пропускал своих товарищей, если они не могли обойти меня на трассе, — ведь им очки нужнее, они бьются за чемпионский титул, я же только на замену вышел. А потом, в номере недорогой гостиницы никак не мог уснуть — все ворочался и думал: как же так, ведь мой «Феррари» медленнее — у него и мотор не такой мощный, и тормоза не дисковые, а всего лишь барабанные. Но ребята махали мне руками — пропусти, мол. Так в Монце, где лучшее время круга показал и семь кругов лидировал, пока протектор шины не расслоился, и в Касабланке я оба раза оставался третьим, а ведь мог и за победу побороться.
Следующим летом, в пятьдесят девятом, стало быть когда из команды уволили слишком горячего француза Жана Бера — он съездил по физиономии менеджера, можете себе такое представить!? — я даже привел к Коммендаторе своего земляка Герни. У Дэна тогда ничего не получалось, он уже хотел лететь домой и завязывать с автогонками, но я-то знал, что парень талантлив, может быть, талантливее меня. Думаете, это комплекс? Не исключено, молодой человек. Во всяком случае, сам Дэн мне так и говорил. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы, конечно, не стал советовать Феррари и Тавони обратить внимание на Герни. И земляк отплатил мне сторицей — в первой же гонке, на берлинском треке АФУС он объехал меня. А накануне насмерть разбился бедняга Бера...
Не знаю, поймете ли вы меня... Помимо массы комплексов и заниженной самооценки, помимо врожденной может быть осторожности, благодаря которой, не исключено, я и остался
