попали ни разу.
Я чуток осерчала, плюнула-дунула в них огоньком по традиции. Тоже не попала ни в кого. А попробуй в такой обстановке сосредоточиться! Но дурни раскричались еще больше и стали из ангара какую-то бандурину на гусеницах выкатывать, ну что твой Стивен Кинг в рассказе про сундучок и игрушечных солдатиков.
Мне это сильно не понравилось, я зависла над этой колымагой и окатила ее хорошей такой огненной струей. Ну чтобы она стрелять в меня даже и не думала. Хватить уже тир по мне устраивать, я вам не тарелочка!
Штуковина оплавилась слегка, чуть занялась язычками пламени, а потом бах! — взорвалась! И ангар задела. И тех, кто рядом с ней ошивался, и даже мне досталось… В голове от взрыва все перемешалось, закрутилось, крылья куда-то повело, и я, как подбитый бомбардировщик, спикировала прямо на голубые вагончики.
Врезалась в один, опрокинула, растопыренные когти проделали в металле дыру. А из вагончика жижей меня окатило, похожей на ту, в которой я в этом мире проснулась.
Пальба не замолкала ни на секунду. Я была уже готова сожрать самый ярых стрелков, тем более и желудок заурчал, напоминая о голоде. Но левой лапой я прижимала к своей груди бедного синеватого Персика — он все больше походил на смурфика, чем рвал мое сердце. Эх, была бы это киношка, я б все десять звезд влепила, но, черт! Я была не по ту сторону экрана: ни попкорн, ни сахарная вата, ни кресло удобное для участников действа не предполагались.
Что-то щелкнуло в моей башке, и я рефлекторно сунула Персика в вагончик, в жижу — пусть пока полежит-поплавает за толстыми стенками. Я знала, что хуже ему от этого точно не будет, а вот лучше — вполне возможно.
А сама пошла с врагами разбираться. Розового купола у меня больше не было, приходилось туда-сюда прыгать, что тамада на свадьбе, иногда ловить колючие искры чешуей и даже реветь от боли.
Я скакала от вагона к вагону, пинала их, иногда невысоко взлетала, не забывая про тайник с Персиком. Плевалась во всех злобных поганцев. Сплошной круговорот: они стреляли, я плевалась. Я харкала огнем, они палили. Ни минуты продыха, как на конвейере.
И все-таки я была гигантской тирранозаврой с крыльями, а они обычными людьми, пусть и каким-то там оружием в руках.
Я поднапряглась, и минут через десять битва закончилась. Пальба затихла. Моя пасть огласила окрестности торжествующим рыком: поле боя осталось за мной, как Аустерлиц за Наполеоном. Весьма разгромленное поле, если честно, все в жиже, поваленных вагонах да странных обломках, занесенных непонятно откуда. Ну и я в центре, как памятник Петру Великому — сама и конь, и всадник.
Глубоко вдохнула воздух победы и галопом понеслась к заветному вагончику. Там мой спящий царевич как раз глазки продрал. Ути, мой зайка сладкий! Очухался родной!
— Ежкина кочерыжка! — хрипловато выдал Персифаль. — А ты кто? — спросил, уставившись на меня исподлобья, как баран на новые ворота. Тот самый, что хочет лбом своим рогатым что-то новое на прочность попробовать. Меня, например.
Я закашлялась, смущенная одновременно и слишком знакомым выражением, неподходящим устам Персика, и тем, что негодник не узнал свою спасительницу. Видать, от переживаний, полета, да от жижи треклятой мой милый все в мозгах растряс.
— Я эта… — сосчитала до трех, покопалась в памяти, нашла подходящие слова и уверенно ответила мыслью: — Я — Белая Птица Судьбы, посланная Повелителями, чтобы нести их волю. А ты мне внемлешь.
Персик почему-то не желал внимать. Он грязно выругался, как мой Петька, споткнувшись ночью о кошку.
Мы друг на друга вытаращили глаза и принялись играть в гляделки. Персик смотрел очень странно, совсем иначе, чем на поляне. Словно не верил, что под красной чешуей в белый горошек может скрываться его белая судьба. А ведь сам примчался ко мне, я его не звала. Ладно, сейчас приведем красавца моего в порядок. Ну, а если ничего не вспомнит, тоже не беда, новой памятью одарю, сочиню красивую сказку. Но сначала пусть будет все по-честному.
— А ты, — мысленно произнесла я, смотря в прекрасные синие глаза, — Персик. То есть Персифаль. Сын боярина Суслика. Или Вольфика. Ой, ну как-то так! Я не очень запомнила…
Суженный нахмурился и угрюмо посмотрел на меня:
— Я не персик и не абрикос, на хрен. И не Перси Валь, жопа вдаль. И к сусликам и прочим грызунам я никакого отношения не имею, мать твою крылатую.
Я прям присела на задние лапы, уже предчувствуя, что он скажет дальше.
— Я Петр Иванович Крылов.
И в его словах, в его движениях, в его мимике все было такое знакомое, такое родное, привычное за много лет… Мое сердце сильно и больно бухнуло в груди. Да нет. Нет же… такого просто не может быть!
— Петюня⁈
— Пуся⁈ Ты чего, покрасилась⁈
Epilogus
Гнус опоздал.
Догорали деревья, кусты, люди. Кое-где части людей украшали уцелевшие стволы и ветви. Госпожа Комиссар красной фурией носилась по поляне и яростно ругалась, не замечая, как втаптывает в пепел раскаленные угли.
Ее люди суетились рядом, что-то искали, что-то находили, что-то выносили. Несколько тел лежали на краю поляны.
— Хюго где? — спросил Гнус.
— В рифму! — выпалила Госпожа Комиссар и махнула рукой. — Эта тварь откусила ему голову!
— Голову говоришь? — Гнус не расстроился, но быстро нашел взглядом тело, на котором лежала слегка обугленная лысая голова, и поспешил к нему.
В спину догнал мучавший комиссаршу вопрос:
— Ты же подтвердишь наши с ним договоренности?
— Он сам подтвердит, — Гнус ухмыльнулся и, склонившись к телу, стал ощупывать руку с коммуникатором. Тот мигал красными огоньками. И это намекало на кое-какие проблемы. Некоторые люди из-за таких проблем головы теряли окончательно.
— Ты сказал, — хрипло произнесла Госпожа Комиссар после небольшой паузы, — сам? Как? Он же сдох! Как богомол после случки!
— Такие как он так просто не сдыхают, — с толикой самодовольства проговорил Гнус, с внутренним волнением наблюдая за красными огоньками. Что-то шло не по плану. Коммуникатор должен был отправить информационно-личностную модель сразу же после смерти, но почему-то этого не сделал.
Из коммуникатора Гнуса высунулся тонкий проводок, присоединился к коммуникатору Хюго. Гнус использовал вьюв и нахмурился. Память устройства оказалась переполнена, словно в ней хранилась не одна информационно-личностная модель, а две: оригинальная и резервная.
