Впрочем, когда котик, выгнув спину и мурлыча, потерся о мою руку, я был достаточно вознагражден. Дику же только это и требовалось. Он улыбался и выглядел заметно бодрее.
– Вы все время его на ноги ставите, мистер Хэрриот. Не знаю, как уж вас и благодарить. – Тут в его глазах снова мелькнула тревога. – Но с ним так и дальше будет? Я все боюсь, что в следующий раз он не очнется.
То-то и оно! Я сам этого боялся, но ответил обнадеживающе:
– Возможно, Дик, это временная стадия и больше причин беспокоиться у нас не будет. – Но обещать я ничего не мог, и старик знал это.
Миссис Дагган проводила меня до двери, и на крыльце я столкнулся с нашей районной фельдшерицей.
– Добрый день, – сказал я. – Вы к мистеру Фосетту? Так жаль, что он болен.
Она кивнула:
– Бедный старичок. Это так тяжело!
– О чем вы? Или у него что-то серьезное?
– К сожалению. – Губы у нее сжались, и она отвела глаза. – Он умирает. Рак. И угасает очень быстро.
– Господи! Бедняга Дик! Всего несколько дней назад приносил своего кота. И ничего не сказал. А он знает?
– Да, знает. Но в этом он весь, мистер Хэрриот. Держится как может. И ему никак не следовало выходить.
– А он… он… сильно страдает?
Она пожала плечами:
– Боли теперь, конечно, бывают, но мы стараемся их облегчить. Я делаю ему инъекции, и у него есть микстура, чтобы самому принимать, если понадобится. Руки у него так трясутся, что налить ее в ложку он не в состоянии. Конечно, миссис Дагган помогла бы, но он такой независимый! – Она улыбнулась. – Наливает микстуру в блюдечко и черпает ложкой оттуда.
– В блюдечко… – В тумане вдруг забрезжил луч света. – Но что за микстура?
– А! Героин с петиденом. Доктор Аллинсон всегда прописывает.
Я схватил ее за руку:
– На минутку вернусь с вами.
Старик посмотрел на меня с удивлением:
– Что случилось, мистер Хэрриот? Забыли что-нибудь?
– Нет, Дик. Просто хочу задать вопрос. Вкус у вашей микстуры приятный?
– Да, сладенькая такая. Глотается легко.
– И вы наливаете ее в блюдечко?
– Верно. Руки меня не слушаются.
– А когда принимаете ее на ночь, в блюдечке что-нибудь остается?
– Остается. А что?
– Так вы же ставите блюдечко у кровати, верно? А Игрун спит возле вас…
Старик уставился на меня:
– Так по-вашему, малыш его вылизывает?
– На что угодно спорю: вылизывает!
Дик откинул голову и расхохотался. Смеялся он долго и весело.
– А потом спит как убитый! Оно и понятно: я тоже носом клюю!
Я смеялся вместе с ним.
– Теперь все понятно, Дик. Как примете микстуру, блюдечко убирайте в тумбочку, хорошо?
– Само собой, мистер Хэрриот. А Игрун больше так валяться не будет? – Никогда!
– Это вот хорошо! – Он сел на постели, взял Игруна и нежно прижался к нему лицом. Потом радостно вздохнул и посмотрел на меня. – Значит, мистер Хэрриот, теперь и беспокоиться не о чем.
На крыльце, второй раз прощаясь с миссис Дагган, я оглянулся на дверь. – «Теперь и беспокоиться не о чем!» А? Какой молодец!
– Это верно. И ведь чистую правду сказал: о себе он не беспокоится.
В следующий раз я увидел Дика через две недели, когда навещал приятеля в дарроубийской больничке. Старик лежал на кровати в углу палаты.
Я подошел и присел на край его постели. Его изможденное лицо дышало безмятежностью.
– Здравствуйте, Дик, – сказал я.
Старичок сонно поглядел на меня и прошептал:
– А, мистер Хэрриот! – Он закрыл глаза, но через несколько секунд открыл их и чуть улыбнулся. – Я рад, что мы разобрались с тем, отчего Игруну бывало плохо.
– Я тоже рад, Дик.
– Его миссис Дагган взяла, – добавил он, помолчав.
– Да, я знаю. Ему там будет хорошо.
– Верно… – Его голос стал тише. – Только вот иногда думается: был бы он тут со мной… – Костлявые пальцы погладили одеяло, губы снова зашевелились. Я нагнулся пониже, чтобы расслышать. – Игрун… – шептал он. – …Игрун… – Веки старика сомкнулись, и я увидел, что он уснул.
На следующий день я узнал, что Дик Фосетт умер, и, возможно, я слышал его последние слова. И были они о его коте. Необычно, но так уместно!
– Игрун… Игрун…
Олли и Жулька. Величайшая победа
Шли месяцы, а в моих отношениях с двумя нашими дикими кошками никакого потепления не наступало, и я с нарастающим душевным трепетом следил, как длинная шерсть Олли опять начинает сбиваться в страшные колтуны. К концу года он вновь выглядел более чем непрезентабельно. С каждым днем становилось все яснее, что пора принимать меры. Но удастся ли мне еще раз его провести? Оставалось попробовать.
Я опять приготовил рыбу с нембуталом, и Хелен поставила миску на стенку, но Олли понюхал, лизнул и ушел. Мы попробовали повторить, и опять Олли исследовал миску с глубоким подозрением, а есть не стал. Явно почувствовал, что что-то назревает.
Постояв у окна, как обычно, я обернулся к Хелен:
– Попытаюсь его поймать.
– Поймать? Сачком?
– Нет-нет. Он ведь уже не котенок и не подпустит меня к себе.
– Так как же?
Я посмотрел на взлохмаченное черное чучело на стенке.
– Ну а что, если я спрячусь за тобой, когда ты выйдешь их кормить, сцапаю его и засуну в клетку? Потом отвезу в операционную и постригу под общим наркозом?
– Сцапаешь? Засунешь в клетку? – с сомнением повторила Хелен. – По-моему, у тебя ничего не выйдет.
– Да, конечно, однако за свою жизнь я хватал не так уж мало кошек и умею быстро двигаться. Мне бы только подойти к нему незаметно. Давай попробуем завтра.
Моя жена лишь поглядела на меня. Этот план ей как будто не внушал доверия.
Утром она поставила на стенку миски с восхитительной свежей треской. Их любимое блюдо. К вареной рыбе они были относительно равнодушны, но перед сырой устоять не могли. Открытая клетка была спрятана рядом. Кошки прошествовали по стенке: Жулька – гладенькая, блестящая, и Олли – жалкое пугало, взлохмаченный, с колтунами, свисающими с шеи и по бокам. Хелен, как обычно, приласкала обоих, а когда они радостно припали к мискам, вернулась на кухню, где притаился я.
– Теперь, – сказал я, – снова иди к ним, очень медленно. Олли так увлечен рыбой, что, возможно, не заметит меня.
Хелен промолчала, а я плотно прижался к ее спине.
