собой.
Это оказалось действительно непросто — вернуться в прошлое. К тому же помнить всё. Знать будущее. Не только своё, но и других людей. Близких и просто знакомых. И как носить в себе это знание, не имея возможности поделиться с кем-то? Смогу ли я что-то исправить? Имею ли на это право?
Это раньше мне казалось, что забавно и интересно — вернуться. Сейчас было страшно. И Паша, пожалуй, единственный человек, который может понять меня. Вот только он, не задумываясь, протоптался по моим чувствам тогда, да и сейчас легко обидел.
Пашка потянулся к крану, переключил воду и взял лейку душа. Положив ладонь мне на лоб чуть запрокинул мою голову назад.
— Я вымою тебе волосы. — он осторожно направил струи воды на спутанные пряди.
Я притихла, прикрыла воспалённые глаза, пытаясь расслабиться, а Паша аккуратно нанёс шампунь на всю длину моих волос, помассировал, и стал смывать мыльную пену душем. В этих движениях не было никакой сексуальной подоплёки. Только забота.
Кто и когда последний раз заботился обо мне? Носил на руках, укрывая собственной курткой от ветра? Кто ласково называл малышкой? Я снова заплакала, жалея себя. Я устала быть сильной.
— Всё, Юль, вставай. Пойдём в кроватку. — Пашка помог мне подняться из воды. Обернул мокрые волосы полотенцем, вторым укутал меня и, легко подхватив на руки, отнёс в спальню.
— Полежи пока, я сделаю тебе горячий, сладкий чай. — шепнул, накрывая меня одеялом.
Я прикрыла тяжёлые веки, подчиняясь Пашкиным словам, своей усталости и беспомощности. Мне нужно несколько минут тишины и покоя, чтобы окончательно прийти в себя, набраться сил и снова жить. И уже не слышала, как через некоторое время в комнату вошёл Паша с чашкой горячего чая. Исцеляющий сон настиг меня в одну минуту.
Проснулась я в полной, кромешной темноте. Ветер за окном рвался внутрь, тревожно стуча в стекло и дребезжа железным отливом снаружи. Я напряжённо всматривалась в непроглядный, густой мрак в комнате, пытаясь понять почему так темно. Даже на улице не светился ни один фонарь, ни одно окно в доме напротив. Словно сбылась ещё одна фантазия — я единственная осталась в целом мире и больше не единой живой души вокруг.
— Проснулась? — тихо, чтобы не напугать, раздался Пашкин голос где-то у меня в ногах. Он зашевелился, поднимаясь с пола. Оказывается, всё это время Пашка сидел рядом с кроватью, облокотившись на неё спиной.
— Почему так темно, Паш?
— Электричество отключили. Наверное, где-то авария. Может, ветер оборвал провода.
— А который час?
— Одиннадцать. Не волнуйся, я позвонил вашей соседке, попросил предупредить тётю Милу, что останешься ночевать у меня.
Паша поднялся и подошёл к окну посмотреть на творящийся снаружи армагеддон. На фоне тёмного окна Пашкин силуэт выглядел картонной фигурой театра теней. Даже движения были нервными и рваными. Он повернулся ко мне, опёрся бёдрами о подоконник и сложил руки на груди.
— Поговорим, Юль?
Глава 22
Где-то на столе громко тикал, отсчитывая секунды старый механический будильник. Я помнила его. Бирюзовый металлический корпус, светящиеся в темноте кончики стрелок. Слишком громкий, вызывающий испуганное сердцебиение, когда неожиданно начинал звенеть по утрам, объявляя начало нового дня.
Я невзлюбила этот будильник с самого первого дня. Он заставлял выныривать из спасительного сна и возвращаться в чёрную, безнадёжную, горькую реальность. Начинать новый день без Пашки.
— Почему, Паш? Ты разлюбил меня?
Хочу знать ответ. Понять. Сейчас уже не боюсь. Справлюсь.
Молчание, как короткая передышка перед погружением в былую боль.
— Потому что испугался, Юль. В какой-то момент подумал, что вся моя жизнь теперь будет состоять из ползунков, какашек, соплей, плача Серёжки по ночам, твоих усталых и грустных глаз.
— У него просто резались зубки.
— А до этого болел живот. А ещё раньше попутал день с ночью.
— Со всеми детьми бывает такое! Нужно было просто пережить этот период.
— Знаю, Юль. Пережить, помочь тебе, поддержать. Я старался.
Он и правда старался. Никогда не отказывался от домашних дел. Перегладить вечером пелёнки и распашонки. Сходить в магазин. Приготовить ужин. Погулять с Серёжкой в коляске во дворе.
— Я струсил. Вокруг кипела жизнь. Каждый день в институте ребята рассказывали о вечеринках. Делились планами на летние каникулы. Встречались, влюблялись и расставались. А я был привязан. К тебе, к сыну. Женатик.
Тик-так — равномерно отбивал ритм старый будильник. Его звук в полной темноте, вернул меня в прошлое. Мне казалось, что мы снова молоды, что не было той, прожитой жизни. Всё только что случилось.
Я подавила в себе закипающую обиду. Медленно выдохнула, прикрыв на пару секунд глаза.
Пашкин голос звучал тихо, ровно и спокойно.
— В какой-то момент я начал завидовать им. Чувствовать себя потерянным для весёлой студенческой жизни. Отрезанным ломтём. Нудным старпёром. Наверное, мне было ещё слишком рано остепеняться. Я испугался, что моя жизнь навсегда изменилась и я больше не первый красавец, не самый крутой и успешный парень в институте, неинтересен никому.
Я не видела в темноте его лица, только тёмный силуэт на фоне окна. Пашка опустил ладони на крашеное дерево подоконника и сжимал его край пальцами.
— Я выбрал самый глупый вариант доказать себе, что в любой момент могу вернуть все позиции. Что я прежний. Что женитьба ничего не изменила, не поменяла отношение ко мне со стороны холостых друзей и девок. Вот такой я крутой — развернусь в любой момент и загуляю как раньше.
Я невесело улыбнулась.
— И загулял.
— Я сделал ошибку, Юль. Чудовищную, глупую, неоправданную ошибку. Я не смог определиться, что всё же важнее для меня. Вы с сыном или мой статус в глазах друзей. Такой дурак! Мне понадобилось много лет, чтобы понять это. Я не сразу смог честно признаться себе, что был полным идиотом. Малолетним, спесивым глупцом.
Вот с высоты своего возраста, жизненного опыта, прожитых лет, я понимала этого молодого, незрелого мальчишку. Не оправдывала, не прощала, просто понимала.
— Дружки постоянно подзуживали: "куда она денется с ребёнком. Ради того чтобы вырваться в Москву перетерпит и простит. Откуда она узнает". Я очень жалею, что тогда слушал их. Уверовал, что всё так и есть. И никуда ты не денешься, будешь в моей жизни всегда. Ну покуролесю я немного, кто не куролесил по молодости. А ты можешь и подождать, любишь, значит, простишь. Такой дурак был, Юль! Самодовольный идиот!
Действительно, дурак. Безответственный, глупый дурак. Разве можно вот так играть чувствами любящего тебя человека? Любого человека. Я только тяжело вздохнула.
— Первое время я действительно верил, что
