все же взяли, – тенорком проблеял полковник Собокий, чем-то напоминавший актера Льва Дурова.
– Там не все чисто, – поморщился Синельников. – Во-первых, Ариставу взяли случайно, ждали другую птицу – сбежавшего Лантуха. Во-вторых, Ариставу подставили, причем свои, надо полагать. В-третьих, брали его «бегемоты» из Управления «К», а не «Т», то есть «Руслан», который специализируется на шпионах, а не на террористах. Тут какая-то загадка.
– Не суть важно.
– Это не тот ли Аристава – бывший чемпион Грузии по дзюдо? – меланхолически спросил Музыка.
– Тот самый. Работал в Тбилиси, потом в Москве тренером по настольному теннису, он мастер еще и по этому виду спорта. Никто не знал, что он работает на «Чистилище».
– «Фискалы» знали, если подключили «Руслан». Они его раскрутят, и обойдется без нашего вмешательства.
– Вряд ли. Я его знаю по одному делу, из него слова не вытянешь.
– Захочет жить – скажет, – проговорил вечно озабоченный Музыка. – Как говорится, друзей нельзя купить, но можно продать. Пустим в ход психотропные методы допроса. Заговорит.
Синельников посмотрел на полковника, однако промолчал. Потом через некоторое время сказал угрюмо:
– И все же мне непонятно, почему Ариставу брал «Руслан», бывшие «крапчатые береты» МБР. Выяснили бы по своим каналам, Семен Вениаминович.
– Попробую, – буркнул генерал. – Это твое убеждение, Глеб Максимович? Насчет «продать друзей»?
Музыка пожал круглыми плечами, вытер потное лунообразное лицо с набрякшими веками.
– У меня нет никаких убеждений. Я реалист – и только.
– Что ж, отсутствие убеждений – тоже убеждение, хотя мне больше нравится их присутствие. Александр Викторович, у вас есть соображения по «Чистилищу»?
Синельников набычил круглую голову с ежиком волос, потер затылок, сказал глуховато:
– Перед коллегией я составил криминал-карту Москвы, так вот, выяснилась любопытная деталь: «Чистилище» оставило следы во всех муниципальных округах, кроме одного – Центрального. Не там ли расположен их теневой центр?
В кабинете наступило молчание. Тишина прервалась лишь стуком карандаша о столешницу, который по привычке вертел в пальцах генерал.
– В качестве рабочей версии допустимо, – проблеял Собокий. – Но Центральный округ – это двадцать квадратных километров площади.
Начальник МУРа кивнул.
– Никто не собирается искать «Чистилище» с миноискателем. Разработайте ориентировку всем группам и бюро, может, отыщется какой-нибудь реальный след. Хотя уже то необычно, что это район базирования властных госструктур. Не указывает ли данный факт на то, что в руководстве «Стопкрима» сидят птицы высокого полета? Из Федерального собрания, например, или Госдумы, из правительства, наконец? Что у вас еще, Александр Викторович? – заметил жест Синельникова генерал.
– Есть еще одна зацепка – кадры. Надо бы пройтись по архивам силовых ведомств и выяснить, кто из профессионалов уволен оттуда и по каким причинам. На «Чистилище» можно будет выйти без особых изысков, ведь работников оно набирало не из ангелов – из простых смертных.
– Хорошая мысль, – меланхолически заметил Музыка. – Я займусь этим вопросом, если позволите. Хотя не думаю, что мы самые умные. «Фискалы», наверное, уже успели в этом вопросе перебежать нам дорогу.
– Вполне возможно, – снова кивнул генерал. – Но попробовать стоит. За работу, коллеги. Хотя впервые я берусь за работу вопреки желанию. «Чистилище», разумеется – еще раз подчеркиваю, – судом Линча поставило себя вне закона, однако я солидарен с ним по некоторым вопросам. Слишком часто наше правосудие оказывается бессильным против преступников.
– В общем, дело дрянь, – согласился Музыка.
Синельников усмехнулся, осторожно откинувшись на заскрипевшую спинку стула.
– Пессимист ты, Максимыч.
– Ты, что ль, оптимист? Поработал бы в органах с мое…
– Упаси Господи! Здоровья не хватит. Кстати, знаешь разницу между пессимистом и оптимистом? Пессимист говорит: будет хуже, а оптимист – хуже быть не может.
Начальник МУРа улыбнулся, но тут же стер улыбку с лица и стукнул карандашом по столу:
– Все свободны.
ОСВОБОЖДЕНИЕ АРИСТАВЫ
Сон пришел под утро, как и другие подобные сны. Матвей уже научился предчувствовать – это был именно тот странный сон, который хотелось понять и смысл которого не давался, как Матвей потом ни мучился, пытаясь соотнести его с реальным течением жизни.
Он увидел гиганта.
От земли до неба возвышалась его фигура в сияющем золотом плаще, сквозь который иногда просвечивало нечто странное, похожее не на тело, а скорее на кружева паутины или резную листву клена. Ноги великана утопали в траве, а голова в необычном уборе, похожем и на шляпу, и на шлем космонавта одновременно, скрывалась в облаках.
В одной руке гигант держал факел, из другой сыпался на землю поток серебристой пыли, тающей в воздухе. Факел вычертил какой-то знак, отделившийся текучим пламенем, затем еще один и еще. Каждое движение рук гиганта было исполнено смысла, каждый взмах факела рождал длинный ряд уходящих в небо символов. Но ослепленный Матвей не мог уследить за ними, и знаки таяли, исчезали, унося с собой тайное знание, отчего хотелось плакать и звать кого-то.
– Взгляни на него повнимательнее, – раздался знакомый по прежним снам женский голос.
Матвей напряг зрение и заметил, что великан непрерывно меняется. Казалось, бесчисленные толпы людей проходят перед его глазами и исчезают, прежде чем он успевает сообразить, что видит. Вместе с этими людьми брел и сам Матвей, мучась косноязычием, болью, невысказанностью и желанием вырваться из узкого круга рутинного бытия. Он сам и гигант, и карлик, действующее лицо и зритель, он может менять одежды и тела, декорации и миры, ви-дит в себе эту способность, но не знает, каким образом применять свои знания.
– Стучись, – долетел сожалеющий шепот невидимой спутницы гиганта, – и откроется, спрашивай – и ответят тебе.
Гигант вдруг нагнулся, глянул на Матвея в упор, и тот узнал то самое лицо, «лицо Будды», отталкивающее и манящее, величественное и простое, безмятежно спокойное и полное огня и силы.
– Инфарх! – прошептал он и, прежде чем проснуться, услышал
