не захотят, но все равно заберу. Они ей теперь чужие люди».
В этот день она волновалась перед разговором и потому не заметила волнения, смущенных улыбок и преувеличенного оживления стариков. Свекровь прикатила из кухни столик на колесиках и начала сервировать стол для чая. Она не глядела на Тоню, когда заговорила:
— Тонюшка, представь, какая удача, у Алексея Павловича оказался старый друг в Крыму.
Алексей Павлович помогал жене разливать чай. Красивый он был старик, высокий, со спины совсем молодой, в шерстяной кофте алюминиевого цвета. Такого же цвета густые волосы были аккуратно выбриты на красной крепкой шее.
— Точно, — сказал он. — Киреев в Мисхоре живет. Помнишь, ко мне приезжал?
— Не помню, — насторожилась Тоня.
— Обещает с первого числа нам приличную дачку снять.
— Зачем же, — сказала Тоня, холодея. — У меня в августе отпуск, мы с Олей поедем. Правда, Оленька, ты с мамой поедешь?
Оля ползала в пижамке по кроватке, озабоченная своей игрой, и высказалась веско:
— Дедушка, я с мамой поеду.
— Мама к тебе приедет в отпуск! — крикнула, волнуясь, бабушка.
— До октября девочку подержим, вернется здоровенькая. — Алексей Павлович старался не замечать молчаливого сопротивления Тони. — Я вот у Аркадия на полке книжку нашел. Бронхиальную астму у детей в Крыму лечат очень неплохо.
— Папа, — тихо сказала Тоня, — я вам Олю не дам.
— Мать! — закричала свекровь. — Ты угробишь ребенка! Мать!
Старик сел боком к столу, задвигал по скатерти масленкой.
— Неразумно, — сказал он. — Очень неразумно.
Они отберут у нее дочь. Через два месяца Оля отвыкнет от матери. Они и в октябре ее не привезут. Они придумают что-нибудь, в Болгарию на Золотые Пески увезут, куда угодно, на край света, лишь бы Оля забыла мать и осталась с ними. Нельзя ее отдавать сейчас. Но что делать? Оле нужен этот проклятый Крым!
— А за свой счет ты пару месяцев не можешь на заводе взять? — спросил Алексей Павлович. — Поехали бы вместе.
— Не отпустят меня с работы.
— Врач справку даст. Я через твоего директора добьюсь — отпустят.
— А на что я жить буду?
— Как-нибудь свою невестку я прокормлю.
— Вы и так в долгах. Нам квартиру построили, Лере…
— Долгов у нас нет, — сказала свекровь. — Все выплатили.
Она повеселела: обсуждались мелочи — значит, Тоня побеждена.
— Нет, это невозможно, — сказала Тоня.
— Оля, чай пить! Тоня, садись к столу.
Старики мудро откладывали решение вопроса.
— Нет, мы пойдем. Я на выходные Оленьку к себе заберу.
— Как? — заволновалась свекровь. — Ты шутишь?
— Нет, почему.
— Она просто неспособна думать о ребенке! Леша, покажи ей это место!
Алексей Павлович принес из комнаты сына толстую книгу, нервничая, бегал по комнате, искал пропавшие очки.
— Никогда ты их на место не положишь!
Старики начали ссориться, забегали вместе, мешая друг другу. Им почему-то казалось очень важным, чтобы Тоня сама прочла, а не на слово им поверила.
— Штукатурка как раз и бывает причиной астмы! Нам и врач подтвердил! Очень может быть, все и началось из-за твоего ремонта! Сейчас мы тебе покажем…
— Ладно, — сказала Тоня. — Не ищите.
— Нет, мы найдем… Чего ты боишься? — Свекровь перестала сдерживаться. — Что мы, съедим твою Оленьку?
Оля захохотала.
— Оставайся у нас ночевать, — предложил Алексей Павлович. — Зачем тебе домой идти?
Оля помчалась к ней из спальни:
— Мама, оставайся!
— Оля! Босиком! — Свекровь перехватила девочку, потащила было назад в кровать, но потом что-то сообразила и отнесла на колени Тоне. И эта предупредительность, словно она капризная больная, сразу убедила Тоню в их правоте. Она оставила им Олю.
Однако Тоня не сдавалась. Ходила в цехком, завком, в поликлинику и, когда увидела, что добилась своего, устыдилась, как будто готовила старикам удар в спину. Поэтому она честно рассказала им во вторник:
— Кажется, я достану на июль путевку для Оли. В специальный санаторий. В Крыму.
Шел дождь, и в комнате было темно. Брагины жили в старом доме с просторными и высокими комнатами. Стена с окном — четырехгранной призмой, — как кормовая каюта фрегата, выдавалась в сад. Как зеленые морские волны, щумели за окном деревья.
Свекровь поднялась с кресла и молча вышла на кухню. Алексей Павлович сказал хрипло:
— Что ж, хорошо… Мы там будем рядом… — И вдруг он приблизился со стулом к Тоне, наклонился к ней: — Зачем ты отбираешь у нас Оленьку? Тебе нас не нужно бояться. Ты мать. Ты всю жизнь будешь с ней. А для нас жизнь кончается. Я ведь не успел побыть отцом, Тоня. Я воевал, когда мои росли. Сейчас им отец не нужен. Что мне в жизни остается, кроме Оли? Мемуары писать?.. Не отбирай ее у нас… Пойди скажи что-нибудь матери. Она там плачет, наверно.
Тоня не отвечала, она смотрела в запотевшее окно, как ветер машет пушистыми веткеми. Потом пошла на кухню. Свекровь сразу задвигала ящиком серванта, как будто искала в нем что-то.
— Не обижайтесь, мама, — сказала Тоня. — Как вы захотите, так и будет.
Спустя неделю она провожала их. Поезд уходил в двадцать три сорок пять, и Оля сладко зевала на руках у матери. Алексей Павлович распоряжался носильщиками, проводницей и попутчиками, и Тоня, как всегда в таких случаях, удивлялась, как послушно выполняют его указания незнакомые люди, как при всех обстоятельствах окружающие признают за ним право командовать. Свекровь отдавала последние наказы Аркадию и Лере. Тоня не спускала Олю с рук, старалась отойти с ней подальше от своих, чтобы последние минуты не делить ее ни с кем. Оля вертела головой по сторонам и вдруг прочитала буквы вдоль вагона:
— «С и м ф е р о п о л ь».
Тоня умилилась до слез, стала целовать дочь:
— Ты умеешь читать? Кто тебя научил?
— Я сама. — Она увидела приближающихся Аркадия и Леру и вынуждена была признаться: — И дядя Аркадий помогал.
За время своей болезни она подружилась с Аркадием.
— Оля, а буква «а» какого цвета? — строго спросил он.
— Белая.
— А «в»?
— Белая. То есть серая.
— А «п»?
— Конечно, голубая.
Аркадий сверил с записной книжкой:
— Правильно.
— Что это значит? — спросила Лера.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Может быть, ничего. Я заметил, у нее каждая буква имеет свой цвет.
— Зачем это тебе? Ты же не психолог.
— На всякий случай.
Алексей Павлович, не задерживаясь взглядом на лицах, перецеловал всех. Прощаясь с Аркадием, взял из Тониных рук Олю и полез в вагон. Он был увлечен делом — организацией отъезда, и он привык не думать о человеческих чувствах при выполнении дела. А Тоне показалось, что у нее забрали дочь навсегда.
Дома Тоня стала не спеша собирать и складывать разбросанные в спешке
