все так ловко, что в одной из квартир уцелела башня из кубиков, которую накануне вечером сложила шестилетняя девочка.
— Примите мое восхищение, вяземцам будет интересно узнать, как в столице двигают дома.
— Спасибо! Если вам там в Вязьме потребуется передвинуть дом, то обращайтесь.
Мы распрощались и репортаж я завершаю отрывком из стихотворения Агнии Барто:
Возвратился я из Крыма,
Мне домой необходимо!
Где высокий серый дом?
У меня там мама в нём!
Постовой ответил Сёме:
— Вы мешали на пути,
Вас решили в вашем доме
В переулок отвезти.
Поищите за углом! —
И найдёте этот дом.
Я пошел дальше, испытывая странные чувства. Ну отчасти, было радостно что есть подход к вяземским газетчикам. Не сомневался, что кроме мошенничества умею и могу работать репортером. А странным чувство было потому, что мне не хотелось быть аферистом. Как-то стыдно было выманивать деньги у глупых торгашей, когда рядом советские люди Двигали Дома! А эти торгаши при все их богатстве виделись жалкими существами, нищими и убогими на горе из бумажных и рваных рублей и трешек, не видящих идущую вокруг жизнь. Где-то двигали дома, строили плотины, запускали в космос ракеты, а они все копошились в этих пустых бумажках, в желании купить машину или норковую шубу.
Такие мысли были для меня внове и я решил зайти в ресторан и все обдумать за хорошим столом с выпивкой.
Глава 11
Я
земной шар
чуть не весь
обошёл, —
И жизнь
хороша,
и жить
хорошо.
А в нашей буче,
боевой, кипучей, —
и того лучше.
Вьётся
улица-змея.
Дома
вдоль змеи.
Улица —
моя.
Дома —
мои.
Окна
разинув,
стоят магазины.
В окнах
продукты:
вина…
В.В. Маяковский. Поэма «Хорошо!»
Выбор ресторанов, как я предполагал, в Москве в это время не мог быть большим. Я сразу поймал сам себя на этой мысли: «в это время». А я сам из какого времени? Время — лишь внешняя вариация вечности. Время стоит, оно все — и настоящее, и прошедшее — в современности. Время в моем осознании превращается в «становящийся образ вечности», которая в свой черед вмещает в себя весь смысл истории и выступает в виде головной боли.
Я оборвал чрезмерно сложную философскую мысль и посмотрел на табличку: Неглинная и на плотную толпу у входа в узбекский ресторан.
Пришлось обратиться к темно стороне своего сознания и из-за спины страждущих помахать в поднятой руке червонцем.
А в ответ — тишина.
Сменил купюру на четвертак.
И, будто по волшебству, массивные двери открылись, вышел швейцар и, обратив за спины очереди строгий взгляд, молвил:
— Кто тут по записи, пройдите.
И я прошел под обжигающими взглядами завистников!
Ну что тут рассказывать, узбеки всегда вкусно готовили. Опорожнив глубокую пиалу с насыщенным бульоном, кусками мяса и длинными плетями дунганской лапши, я испытал такое ощущение полноты бытия, о котором доселе читал только в библии (Я читал Библию?). И всего за 47 копеек! Потом принесли ароматнейший, весь в аппетитных поджаристых корочках и исключительно сочный внутри шашлычок. Причем, полноценной порцией на двух шампурах, да еще и с щедрым предложением зелени и теплой лепешки. А зубы у меня все на месте и все здоровые…
И опять меня пронзило ощущение мерзкой, беззубой старости где-то за пределами СССР. В одинокой, хоть и приличной квартире на берегу какого-то моря.
Я потряс головой и отхлебнул армянского коньяка из большого бокала. Резковат, но приятный, ароматный. «Двин», который специально сделали для полярников. А началось все с экспедиции полярников в 1937 году. Путешественников снаряжали всем Союзом, Армянская ССР в числе прочих снарядила исследователей севера коньяком в 50 градусов крепости. Вот помню же такие детали! Откуда, если родился где-то в этом времени?
Пятьдесят, не сорок, так что захмелел слегка. Швейцар на выходе спросил:
— Такси вызвать?
Но я решил пройтись. Не так уж далеко отсюда до Белорусского вокзала.
Приехал под утро. Хотел сразу навестить собаку, но вспомнил что проводником не буду, решил не травить душу, привязываясь и привязывая животное. Будут еще в моей жизни собаки! Так что и пошел прямо в редакцию, где нового потенциального рабкора встретили приветливо.
Узнал, что издается газета с 1932 года. Менялись названия: «Ленинец», «Правдист», «Ленинский путь», отражая, таким образом, идеологическую суть жизни страны и района.
Мою заметку приняли с удовольствием. Но пообещали привести её в надлежащий вид. Чем-то им не понравилась форма: «интервью», сочли зарубежной. Переделают в репортаж, добавят цитат, идеологии. Вполне подвал на первой полосе заполнят. 200 строк надо не меньше.
Я и не ожидал, что партийцы, составляющие редакцию этой газетенки, восхитятся моим стилем и формой подачи. Просматривая советские газеты в поисках своей личности, я убедился в их непроходимом канцеляризме. Только «Известия» и «Комсомолка» радовали свободой зарисовок и очерков. Но первая полоса и в них делалась по идеологическому шаблону. Мне просто надо было «засветится» на страницах партийной газеты.
Поэтому я сухо спросил:
— А гонорар как получить?
— Мы думали, что вы просто по зову души к нам пришли, — сказал заведующий отделом писем, полный мужичок в пиджаке мышиного цвета и вязанном галстуке. — У нас многие бесплатно печатаются.
— Я — не многие! Давайте обратно интервью, я его в областную газету отправлю. В «Рабочий путь». Там, надеюсь, переделывать не будут. Вы вообще про авторское право читали?
На скандал, так как я не сдерживал голоса, пришли ответственный секретарь и машинистка. Последняя — за текстом, который следует набирать в первую очередь.
— Да вот, Люся, — раздраженно сказал зав, — автор капризничает, править не позволяет. Вообразил себя журналистом!
Я совершенно забыл, что заметка нужна была не ради трешки гонорара, а для установления прочных связей с руководством Вязьмы. К человеку, пусть и без памяти, который сотрудничает с милицией и печатается в газете, относятся более уважительно. А я пытался отсидеться, повспоминать, очухаться,
