том, чтобы с тобой нянчились.
— Тогда почему ты не позволяешь мне поехать одной?
Из открытого окна звучит грохот грузовика, заправленного дизелем.
Отец обходит меня, и я следую за ним наружу на солнце. Мои глаза вовремя приспосабливаются, чтобы увидеть, как дверь водителя распахивается, и две длинные, покрытые денимом ноги появляются из кабины грузовика, за ними следуют выцветшая красная футболка и бейсболка.
— Это что?..
— Лукас! — отец машет этому парню, и я разглаживаю переднюю часть моей рубашки, жалея, что на мне нет чего-то получше.
Дело не в том, что Лукас жутко красив, хотя так оно и есть. И не в том, что он сложен так, как должен быть сложен мужчина, не слишком раздутый из-за мышц, наращённых в тренажёрном зале, а стройный и сильный от тяжёлой работы. Широкие плечи, рельефные мышцы и узкие бёдра. И это также не имеет отношения к тому, что он ведёт себя так, будто я не существую, и он почти не оставляет мне шанса доказать обратное. И дело, конечно же, не в этих грубых руках, которые могут создавать изящные произведения искусства так же, как размахивать молотком.
Даже если это те вещи, которые непременно должны вызывать бабочки в животе, это не они.
Просто у нас есть что-то общее. Потеря родителя. Такой схожий опыт заставляет меня чувствовать себя незащищённой, когда мы находимся на расстоянии четырёх с половиной метров, запертые вместе в грузовике.
Лукас выравнивает свою голубую кепку и сокращает расстояние между нами большими шагами. Он поворачивает голову в мою сторону, но избегает глаз.
— Мэм.
— Я посылаю Шайен с тобой.
Тело Лукаса становится неподвижным. Внезапная компания причиняет ему неудобство. Почему, чёрт возьми, меня это раздражает?
— У неё есть договор поставки, и она всё уладит. Убедись, что эти поддоны закреплены, — отец выуживает кредитку из своего кармана и вручает её мне. — На бензин и обед.
Я киваю и засовываю её в свою сумку.
— Хорошо.
— Вы двое, держите меня в курсе. Завтра эта плитка нужна нам на месте первым делом, так что делайте свою работу и не проебите.
— Да, сэр, — Лукас поворачивается и лезет в грузовик.
— А тебе, значит, можно такие слова говорить?
Его губы дёргаются.
— Поезжайте сейчас. Берегите себя. Не будь слишком жёсткой с моим мальчиком. Он ранимый, — говорит он себе под нос.
— Подумаешь, — я тащусь к пассажирской стороне грузовика и залезаю внутрь.
Кабина пахнет, как мыло с нотками пряностей, опилок и дизельного топлива. Лукас смотрит вперёд, сжав руки на руле.
— Хочешь, я поведу?
Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее.
Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос.
— Как хочешь.
Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип.
Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между нами растёт с каждым километром. Я наклоняюсь и неумело обращаюсь с радиоприёмником, надеясь, что звук нарушит оглушающую тишину. Во время спуска через горы всё статично, поэтому я быстро сдаюсь и настраиваю шторки кондиционера так, чтобы дуло на мою внезапно нагревшуюся кожу.
— Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать?
— Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги.
— Ты не знаешь?
— Нет, мэм. Просто всегда умел.
Немногословный человек.
— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.
— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.
— Просто пытаюсь завязать разговор.
Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.
— Из Сан-Бернардино.
— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.
Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.
— Задай мне вопрос. О чём хочешь.
— Я не…
— Да брось, просто спроси что-нибудь.
Его руки сжимаются и разжимаются на руле.
— Первое, что приходит тебе в голову.
Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.
— Какой… ну…
Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.
— Твой любимый, эм… цвет?
— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?
Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.
— Нет, мэм.
— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?
Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.
— Я…
— Ты служил в армии?
— Нет.
— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?
Ещё одна крохотная улыбка.
— Нет.
— Проводил время с королевской семьёй?
— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.
— Хммм… был рабом?
— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.
— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.
— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.
— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.
Он не отвечает.
Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.
— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.
— У меня нет друзей.
Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.
— У меня тоже.
Ещё одно сходство между нами.
Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.
— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.
— Она
