походе на канал происходило то же самое.
Я взялся подыскивать пьесы. Ведь от того, насколько они смешные, настолько быстро они захватят зрителя. Это были разного рода адаптированные пьесы… Одна из них, привезенная в наши Тавры из Южной Франции, — пьеса «Девушка из Мерсина». В общем, пьесы, подходящие под нашу реальность. Произведения, которые заставят смеяться и плакать.
Мы сразу стали репетировать. Я решил, что пока не будут полностью готовы хотя бы четыре-пять из них, мы не поедем на гастроли. Ведь, где бы мы ни оказались, их надо будет ставить одну за другой. Если не драму, то комедию… Я обязательно должен был найти способ завлечь зрителей в наш маленький мир, открывающийся за этим занавесом.
Я представлял, как мы вступаем в схватку, и это вселяло в меня надежду. Во-первых, надо было начать и вывести народ на сцену. Во-вторых, собрать зрителей, причем очень разных. Начиная с непоступивших в школу и шатающихся без дела молодых людей и заканчивая не признающими никаких законов старых вояк.
Что касается пьес, то текст сразу нескольких ролей надо было учить наизусть. Перед началом репетиций текст должен отскакивать от зубов. Все очень старались, но отчуждение все еще ощущалось. Было видно, что актеры еще не притерлись друг к другу. Но со временем и это должно было пройти. Отчаявшимся я сулил роли, которые им, может быть, совсем и не суждено будет сыграть.
Испытывая жажду творчества, мы, как в пустыне, нашли оазис, которым оказался наш театр. Это был наш «последний приют», оберегающий нас от бушующей вокруг нас жизни и борьбы за выживание. Наше убежище, в которое никто чужой не сможет забраться и разрушить его…
Один постановщик, постоянно менявший труппы и известный как человек, которого трудно чем-либо удивить, увидев нашу работу, очень он восхищался:
— Честное слово, я нигде не видел такой дисциплины. Даже в государственных учреждениях, где я работал…
Он научился постоянно держаться в стороне. Может быть, это была своего рода предосторожность, так как он привык на все смотреть с позиции чиновника. Можно было ему и не верить, однако было видно по его настроению, что наша работа ему действительно нравится.
В особняке все еще шла стройка.
— Строимся, строимся, — подбадривал нас господин Сервет.
Господин Сервет… В наших отношениях было что-то ненормальное. С первых дней знакомства испытанное мной отвращение к этому человеку еще не пропало. Но иногда я ощущал к нему чуть ли не родственные чувства…
В особняке мы построили две сцены. На одной из них мы проводили экзамен. Она находилась в саду. Другая была построена в большом зале особняка. Даже для проведения репетиций я не поленился и смастерил несколько простеньких декораций…
Здесь не было заметно вечного разногласия между поколением отцов и детей. Пусть между артистами еще не сложились крепкие дружеские отношения, но все, словно школьники, развлекались. Здесь, как и в школе, вначале чувствовалась отчужденность, потом потихоньку начали образовываться группы по два, три человека. А когда начали работать, группы окончательно сформировались.
Роли были выучены наизусть. Все стали привыкать друг к другу. Поэтому сразу начали репетировать в полную силу. Работали, как и в первые дни, с волнением и радостью. Потом делали передышку. Перерывы между работой я называл передышками, потому что они походили на перемены в школе.
Группы гуляли во дворике под каштанами, затем, раздвинув столы, все вместе обедали. Иногда нам приносили еду из небольшого ресторанчика, а иногда мы готовили сами на огне развалившейся печи. После обеда мой помощник звуком горна собирал всех на работу… И опять мы трудились до глубокой ночи…
Время от времени в труппе жаловались на такой темп работы, однако когда мы говорили: «Можете идти, вас никто не держит!» — голоса смолкали… Ведь это был для всех последний приют.
Начав репетировать, мы поняли, что на экзамене поддались ложным впечатлениям. В некоторых наших актерах мы ошиблись; или можно сказать, что встретили по одежке. Например, наша большая надежда Рейхан оказался просто-напросто придурком. А доктор оказался никчемным человеком. Было похоже, что постановка более серьезных и трудных пьес затянется.
— Такие дураки, кто знает, сколько еще людей обманут, так же как и нас. Из подобных красивых глупцов правительство делает министров, а принцессы — мужей. Эх, да что уж тут, и мы их красотой немного попользуемся. Да, милый?
Не выносящий никакого вида скуки бедняга ходжа всегда пребывал в радостном настроение, однако в делах, в успех которых он не верил, он старался оградить нас от любой опасности.
В перемене настроя труппы большую роль играла Макбуле. Макбуле оказалась намного лучше, чем я о ней думал в самом начале. Она вела себя как хозяйка. Иногда она выглядела очень привлекательной, настоящей женщиной, но, когда злилась и орала на всех своим зычным голосом, превращалась в стерву.
Что касается дисциплины — она, как и Азми, одним своим видом заставляла всех слушаться. Больше всего я переживал, что Макбуле захочет играть роли молодых девушек. Однако бедняжка понимала свое положение. Даже знала, как это будет выглядеть со стороны. Наша дружба была на той стадии, когда мы, не таясь, могли говорить на разные темы.
— Я настоящая женщина, — говорила она мне открыто, не стесняясь, — однако не на сцене. Сохрани меня Аллах, если я захочу, то любого могу завести. Но не стану. А что, если вдруг из зала начнут возмущаться? Что тогда делать?
Поэтому в серьезных пьесах она играла пожилых женщин, а в комедиях — молодых девушек.
Меня немного пугала Сюхейла. Иногда, попав в волну, она в самых захватывающих пьесах, самые сложные волнительные моменты превосходно играла вместе с Рейханом. Однако время от времени оба они изрядно портили нам настроение.
Сюжет пьесы был таков: из двух дружащих между собой семей молодой человек и замужняя молодая женщина влюбляются друг в друга. Взвесив все «за» и «против», подумав обо всем, они решают сбежать. Однако в ночь побега молодая женщина, увидев, насколько привязан к ней муж, отказывается от принятого ранее решения.
Рейхан, как говорила Макбуле, — настоящий зубрила, но не отличающийся хорошей памятью. Лицо красиво, как у ангела… Однако, к сожалению, нет способности к искусству. Словно боясь, что слова смешаются в голове, он стоял на сцене не шелохнувшись. Кроме того, опять же, как зубрилы, закрывал глаза, а самые волнительные, полные протеста слова читал со странной выразительностью, словно главы из Корана. С другой стороны, Сюхейла. Мы не могли отучить ее от манеры произносить слова противным нервным голосом, словно она ругалась с
