— Ногу повредил на стройке, — сказала Татьяна, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Ну, ладно, — Марк достал из кармана засаленную записную книжку. — Есть у меня одна комната. Хорошая комната, просторная. С мебелью. Да-а… Очень хорошая комната. Триста пятьдесят в месяц — это очень дешево. Продиктуй-ка мне ваши имена-фамилии. На всякий случай.
— Вера, — сказала Татьяна. Этим именем она воспользовалась вчера и решила его не менять. — Вера Вольф. Мужа зовут Георгий.
— Нелегалы? — спросил Марк, не поднимая глаз от книжки, в которой он царапал их имена.
Татьяна не знала, что ответить. Ответишь: нет, легальные, — еще, чего доброго, попросит показать документы… Она выбрала самый безопасный вариант.
— Приехали по гостевой, подали на политику, ждем.
— Ага, — понимающе протянул Марк, захлопывая книжку. Потом пристально посмотрел на Татьяну. — Из Ленинграда, небось?.. Ну, ладно. Вот тебе адрес, вот ключи. Этот — от квартиры, этот — от комнаты. Дверь из кухни, там увидишь. С тебя депозит и рент за месяц. Итого — семь сотен.
Татьяна была к этому готова. Она достала из кармана джинсов свернутые в тугую трубочку деньги — в основном, двадцатками, две пачки которых, к счастью, были среди тех, что Георгий успел сунуть ей в сумку в отеле. Остальные пачки содержали сотенные и пятидесятидолларовые купюры. Татьяна могла бы снять квартиру и даже, при желании, дом, но тогда неминуемо пришлось бы заполнять бумаги, а в их положении это было совершенно невозможно.
Марк с деланной небрежностью пересчитал деньги — его желтые глаза блеснули — и сунул их в бездонный карман своих штанов.
Татьяна взяла у него ключи и листок с неразборчиво нацарапанным адресом, прочитала адрес и чуть не рассмеялась. Судьба явно шутила с нею: это был адрес той самой квартиры на Кингс-Хайвей, где Татьяна провела первые полгода своей жизни в Америке.
— Спасибо, — сказала она, поднимая глаза на Марка. — Ну, я пойду.
— Увидимся через месяц, — добродушно ответил он, поворачиваясь к ней спиной. Но, когда Татьяна уже шла к двери, неожиданно спросил вслед:
— А мы с тобой раньше не встречались?..
Узнал все-таки, — подумала Татьяна с досадой, но, сделав над собой усилие, обернулась с удивленным видом:
— Со мной?.. Где? В Ленинграде?..
— Ну, ладно, ладно, — Марк махнул рукой. — Иди. Может, и обознался.
Шагая к метро, Татьяна заметила в пыльном окошке лавки грязный рюкзак неопределенного цвета. Она скосила глаза на свою нелепую лаковую сумку и решила, что, пожалуй, рюкзак в ее теперешнем обличье подойдет ей больше.
Хозяин все так же курил у дверей свою бесконечную сигаретку с марихуаной и чуть отодвинулся, убирая из дверного проема побитый носок старого ковбойского сапога, которым он упирался в давно не крашеный косяк.
Татьяна поздоровалась, он равнодушно кивнул. Она боком протиснулась в лавчонку и растерянно огляделась среди открывшегося ей грязного развала вещей, выброшенных хозяевами на помойку и собранных старательными бродягами для хозяина лавки за гроши. Здесь были разрозненные тарелки из некогда прекрасных французских сервизов, основательно покрытые грязью, но все еще блестевшие кое-где позолотой. Сломанные стулья. Пластмассовые мыльницы. Серебряные подсвечники начала века. Прохудившиеся кастрюли и сковородки. Стеклянные лампы, рваные абажуры, обтрепанное страусиное боа, флакончики из-под духов и выцветшие коробочки, обтянутые когда-то ярким розовым шелком. Тазы. Грязные коляски. Эмалевый кувшинчик для омовений. И маленькая копия ван-гоговских «Подсолнухов» — как лучик света из-под толстого слоя пыли и грязи.
Татьяна купила ужасный рюкзак, оказавшийся при ближайшем рассмотрении еще более грязным, а потом, не удержавшись, купила и «Подсолнухи». Равнодушный хозяин заломил за них целый доллар. Татьяна выложила деньги, там же, в лавке, запихнула картину и сумочку в рюкзак и вышла на улицу.
Ей следовало поторопиться.
До Кингс-Хайвей она добралась на метро без приключений: вагоны были почти пусты в это время дня, да никто и не позарился бы на нее в ее нелепой одежде и со страшным рюкзаком. Больше всего сейчас она напоминала одну из тех бездомных, что слоняются по улицам недавно и еще не совсем опустились.
Дом был старый, с вычурным подъездом, в узкие оконца которого были вставлены цветные стеклышки, и при взгляде на него у Татьяны чуть заныло сердце: как давно она, перепуганная обрушившейся на нее громадой Америки, впервые стояла перед этим парадным, глядя на ржавые пожарные лестницы и жесткие стебли плюща, увившие дом до самой крыши!..
Она вздохнула и вошла в подъезд.
Поднявшись на третий этаж, нашарила в кармане ключи, безошибочно выбрала один — кажется, это был тот же самый ключ, что и много лет назад! — и вошла в тесный маленький холл. Жалкая мебель здесь изменилась: тогда у стены стоял резной диванчик, обитый грязным золотистым бархатом (в нем водились блохи, и сидеть на нем было небезопасно), а напротив — тяжелый телевизор в виде тумбочки. Теперь диванчик, слава Богу, исчез вместе с блохами, и телевизор был другой, поменьше. Напротив него громоздился важный пухлый диван, ситцевая обивка местами прорвалась, огромные аляповатые цветы на ней утратили первоначальный цвет.
Помедлив в холле секунду, Татьяна прошла дальше, на кухню. В дальнем ее конце была голубенькая фанерная дверь. За эти годы она стала, впрочем, грязно-серой. Татьяна вставила в замочную скважину ключ, открыла дверь и вошла. Убожество «хорошей меблированной комнаты» вовсе не поразило ее. Она была к нему готова, не то что тогда, в прошлой жизни. Меблировка состояла из двух матрацев и крохотного шаткого столика. Зато здесь было светло: два окна, одно в торцевой стене, другое — в боковой придавали комнатушке веселый вид. Татьяна села на матрац и устало скинула рюкзак. Ей хотелось прилечь, все тело болело, но разлеживаться было некогда.
В ожидании Георгия она вышла на Кингс-Хайвей, зашла в аптеку и купила дорожную аптечку, потом набор простыней, два полотенца, зубные щетки и пасту, чайник, две чашки, две миски, ложки, вилки, кастрюлю и курицу в супермаркете. Больных и раненых полагается кормить куриным бульоном — она была в этом уверена с детства.
Вернувшись к себе, Татьяна застелила матрацы простынями, вспомнила, что не купила подушки, но деваться было некуда, и она положила в изголовье в качестве временной меры свернутые полотенца. Достала из рюкзака «Подсолнухи», тщательно обтерла на кухне от пыли и грязи, углядела на стене гвоздик и повесила картину. В комнатке стало еще светлее.
Потом опять вышла в кухню, ополоснула новый чайник, налила в него воды и поставила на плиту.
Она пыталась себя занять каким-то полезным делом, но руки не слушались и дрожали. Мысли все время возвращались к Георгию. По телефону он не пожелал ей объяснять, где находится, и голос у него был такой, будто он сильно пьян.
Татьяна пошла в ванную, умылась ледяной водой, стараясь не обращать внимания на грязь и плесень, ползущую по стенам, сняла парик и причесалась, глядя в зеркало с отбитым краем (плохая примета), потом вернулась в комнату, сунула парик в рюкзак. У нее под пальцами приглушенно запиликала трубка. Татьяна достала телефон.
