Мне предстояло собраться перед возвращением домой, а это грозило новой волной слёз, проклятий и самоистязаний, и свидетели нам с шизофренией в этот вечер не нужны.
В квартире пахло свежестью, было холодно и одиноко. Закрыв окна, я сорвала пиджак и ненавистное красное платье, оставшись в кружевном белье, после чего отправилась на кухню в поисках успокоительного. Бутылка нашлась там же, где я оставила её совсем недавно, бокал сам прыгнул в руку, а за стеной внезапно запела знаменитая певица девяностых. Похоже, бабушку-соседку тоже потянуло в депрессию, и она решила не сопротивляться.
Певица надрывно, жалостливым голосом просила своего драгоценного написать ей хоть строчку. Хотелось надавать по шее тому, кто ТАК довёл девушку…
Я приблизилась к окну, села на подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу и притихла, продолжая невольно слушать самую грустную певицу российской эстрады. Та, словно специально для меня тоскливо растягивала слова, сменяя одну песню на другую и прославляя чувство безысходности.
Город за окном медленно погружался в темноту, а я крутила в руках бокал, полный красного сухого, и смотрела на улицу, прощаясь с видом, с мегаполисом, с прежней жизнью и подпевая знакомые с юности припевы о несчастной любви.
Концерт без заявок закончился так же резко, как и начался. Похоже, бабушку отпустило, а вот меня накрыло окончательно.
– Пора возвращаться и взрослеть, – шепнула городу, словно оправдываясь. – Стану серьёзнее, выйду замуж за простого работягу. Возьмём с ним ипотеку, нарожаем детей.
Тут, признаюсь, меня слегка перекосило от перспективы, и, отпив пару глотков вина, продолжила я уже в другом ключе:
– Построю карьеру без всяких мужиков! Куплю себе квартиру. Только мою и ничью больше. Буду сама себе хозяйкой.
Улыбнувшись, выпила ещё и решительно слезла с подоконника, чтобы тут же наткнуться на фото, прикреплённое к холодильнику. Алекс смотрел на меня оттуда с каким-то немым укором и мудрым пониманием…
Что тут скажешь? Если уж плакать – то по-настоящему, по-волчьи. Только волки воют на луну, а у меня свой фетиш – его фото.
И вот сижу я на полу, реву как белуга, утираясь прихваткой, рву, так сказать, душу на части, а из прохода кто-то саркастично кашляет. Всё настроение самобичевательное испортили! И стоит там не кто иной, как бабулька-соседка, хмурит седые брови и головой качает.
– Чего?! – спросила я, злобно пыхтя, захлебываясь воздухом от внезапно оборвавшегося плача Ярославны и кряхтя поднимаясь с пола.
– Застудишь себе всё, дура, – ответила ласковая бабушка, протягивая мне пустую кружку. – Сахара пришла попросить по-добрососедски, а тут мелодрама!
– Как вы вошли вообще?!
– Легко. У тебя дверь нараспашку.
– Я закрывала её!
– Так не на ключ же, – фыркнула бабка, деловито осматриваясь. – Надо же, чисто как на кухне. Когда моя внучка здесь жила, срач был страшный. Хозяйственная, что ли? – На меня недоверчиво моргнули. – А ревёшь чего? Думала, её режут, а она вино хлещет! Ещё и голая. Срам и только! Тьху!
Я хотела было снова взбрыкнуть, и тут поняла простую истину: бабулька пришла не за сахаром, а на звук моего воя. Значит, не совсем чёрствая – распереживалась.
Устало вздохнув, забрала у нее стакан, насыпала туда сахару и предложила:
– Чай будете? Мне компания не помешает.
– С чем?
– Конфеты есть…
– Годится! Самой что-то сегодня тошно. Ты только накинь что-нибудь, а то заболеешь и меня заразишь! И конфет не жалей, раз уж сама предложила.
…Бабульку звали Кристина Дмитриевна. Вместо чая она выпила почти все мое вино и рассказала байки про троих покойных мужей. А потом, задорно похохатывая, декламировала пошлые шутки Фаины Раневской. Спустя час, собираясь, сгребла остаток конфет, схватила свою кружку с моим сахаром и, погрозив пальцем, сообщила:
– Ты только не ори больше. У стариков сон чуткий. Или ори иди в комнату, а не у меня под стеной! И не думай, что мы теперь подруги! Я хоть за всех своих полюбовников замуж выходила, а потом уж свои прелести выставляла. А вы – современная молодежь – стыд потеряли. Вот поженитесь – тогда так и быть, сменю мнение.
– Не поженимся. – Я поднялась, чтобы проводить соседку до двери. – Завтра я уезжаю. Так что не быть мне благородной девицей в ваших глазах. Не знаю, как это переживу, право…
– Сбегаешь что ли? – Кристина Дмитриевна, пропустив мимо ушей мою колкость, вся превратилась в слух. – Или выгнал?
– Ничего не сбегаю. И не выгнал. Просто за ум берусь.
– Ну, значит, правда дура. – Бабка покачала головой. – Кабы он на мою внучку как на тебя смотрел, я б им дверь подпёрла с той стороны квартиры, пока дело до нужного конца не дошло, а потом уж правнуков спокойно воспитывала бы. Так ведь нет, поматросил и бросил. А она фигуристая, не то что ты – кожа да кости. И чего в тебе такого, что в ней нет?
Я лишь пожала плечами. Спорить, и тем более доказывать, что между нами с Алексом только секс, и ничего кроме, не собиралась. Мне предстояли сборы и новая жизнь, вдали от богатеньких папиков и их марионеток.
– О, помяни нечистого! – воскликнула Кристина Дмитриевна, заворачивая с кухни в прихожую. – Стоит, уши греет! Стыдобища!
– А вы идите, куда шли, бабуся, скатертью, как говорится, – услышала я недовольный голос причины своего главного психологического недуга.
– Грубиян!
– И ведь знаете это, а всё равно в мою квартиру прётесь. Намазано вам здесь, что ли? Как муха на мёд…
– Да больно надо! Какой уж там мёд, на другое прилетаю! Больше я сюда ни ногой!
– Слышали, проходили…
– Хам! Придёшь ко мне в голодный год сахару попросить!..
Дверь захлопнулась. Алекс обернулся ко мне и, облокотившись о стену, убрал руки в карманы, ожидая чего-то.
– Мы же вроде попрощались, – выдавила я, гадая, как давно он пришел и сколько успел подслушать.
– Ничего подобного. Я думал оставить тебя в покое до понедельника, но ты не ответила. Теперь представь мое удивление, когда оказалось, что я был отвержен ради распития вина с семидесятилетней старухой, окрестившей тебя шалавой при первой же встрече.
– Не она первая! – Скрестив руки на груди, я вздёрнула бровь, намекая на его ко мне отношение.
– Но её ты простила.
– Ничего подобного. У нас временное перемирие. Кроме того, мне с ней делить нечего. Скорее всего, мы больше не увидимся.
Алекс кивнул, оттолкнулся от стены и двинулся ко мне.
– А со мной есть, что делить? Меня простить тяжелее?
– Разве тебе нужно мое прощение? – усмехнулась я, выставляя перед собой руку.
Гордый жест был проигнорирован. Алекс поцеловал мою ладошку, прижался лбом к моему лбу и проговорил без тени смущения:
– Думаю, нет,
