class="v">кто о трех миллиардах,
А кто всего лишь о пяти рублях.
И кто-то, как всегда,
проповедовал дзэн.
А я сидел пень пнем и тупо думал:
С кем и где ты провела эту ночь,
моя сладкая N1"
Майк, период "до-дряни"
Это еще не вся песня, примерно половина. Но большой цитаты не жаль: тексты Майка имеют несомненную познавательную ценность, поскольку дают реальное представление об образе жизни и духе ленинградских "мансард". Можно было предвидеть, что Майк сильно удивит зал, но спонтанность и сила реакции превзошла все ожидания. Когда он пел свой коронный номер — медленный тяжелый блюз под названием "Ты — дрянь", — публика кричала "браво", улюлюкала и аплодировала буквально после каждой пропетой строчки (сохранилась запись). Это было невероятно, тем более что в зале сидели не экспансивные грузины, а цивилизованная и снобистская столичная молодежь. Чем же Майк ее так взбудоражил? Возьмем любой куплет "Дряни" — все они примерно одинаковы и посвящены описанию аморального образа жизни героини песни и ее болезненных взаимоотношений с автором.
"Ты спишь с моим басистом
И играешь в бридж с его женой.
Я все прощу ему, но скажи —
Что мне делать с тобой?
О, мне до этого давно нет дела —
Вперед, детка, бодро и смело!
Ты — дрянь!"
Ничего особенного, правда? Ни прекрасного, ни ужасного. Тем не менее на одних это производило впечатление откровения, а других смертельно шокировало. И все лишь по той простой причине, что у нас об этом петь не принято. Зарифмовав, даже не без изящества, полуночные разговоры, пьяные признания и выведя в качестве героев абсолютно неприукрашенную сегодняшнюю рок-богему, Майк открыл нашим ребятам совершенно новую эстетику, эстетику "уличного уровня"[41], поставил перед ними зеркало, направленное не вверх, не вбок, а прямо в глаза. Из "Оды в ванной комнате":
"Ванная — это место,
Где можно раздеться
Совсем догола.
Вместе с одеждой сбросить
Улыбку, страх и честь.
И зеркало —
Твой лучший друг —
Плюнет тебе в глаза.
Но вода примет тебя
Таким, как ты есть…"
И символично, что эта эстетика оказалась ближе к Высоцкому, чем к Макаревичу…
Наконец, будучи человеком девственно несведущим в законах "официальной" культуры, Майк ненароком потревожил Большое табу, "скелет в шкафу" нашей рок-музыки, да и всего искусства — секс. Далеко не все вещи он называл своими именами, но даже такая степень "полуоткровенности" у нас до сих пор встречалась только в сугубо нецензурных "блатных" песнях.
О чем петь нельзя? О чем петь нужно?.. Группы сторонников и противников Майка подрались на улице после концерта (еще вчера они не знали не только друг друга, но и самого провокатора спора). "Левые" режиссеры, драматурги и писатели ходили с обалдевшим видом и повторяли как заклинание: "Очень интересно, очень интересно", а иногда и "Просто потрясающе"[42]. Больше всех обалдел сам Майк, дебют которого оказался сродни первому показу Элвиса по телевидению. Через пару дней он написал об этом песню со словами: "Слишком много комплиментов, похоже на лесть. Эй, Борис, что мы делаем здесь?"
Макаревича я никогда не видел еще таким раздраженным. "Как тебе?" — "Омерзительно. Я считаю, что это хулиганство". Я ничего не мог ответить.
Стало ясно — что-то уходит в прошлое навсегда.
Глава 6
Северный Балтийский путь
По субботам я хожу в рок-клуб.
В рок-клубе много отличных групп.
Я гордо вхожу с билетом в руке,
И мне поют песни на родном языке.
Группа "Зоопарк"
Песня простого парня
ыл февраль 1981 года. У меня оставалось две недели от прошлогоднего отпуска, и срочно надо было их использовать как угодно. Тайм-аут получился очень жалкий. Сначала мы с Борисом Гребенщиковым полетели в Тбилиси — Бобу обещали там устроить шикарные сольные концерты. Вместо этого маленькая местная девушка бесцельно водила нас по дешевым закусочным, где мы ели хачапури. Разочарованный лидер "Аквариума" отбыл в Ереван, а я остался в городе, где дождался "Машину времени". Мы вместе сходили на футбольный матч "Динамо Тбилиси" — "Уэст Хэм". Нас почему-то принимали за английских болельщиков, но относились очень дружелюбно. На следующий день мы поехали в горы, в Бакуриани, где вся "Машина" начала заниматься горнолыжным спортом, а я не знал, куда себя деть. Макаревич был увлечен своим первым кинопроектом, фильмом "Душа"[43], и все разговоры велись вокруг съемочных интриг (Алла Пугачева, которая должна была играть главную роль, развелась с режиссером фильма: кто мог бы ее заменить? — и т. д.), а также длины лыж и марок креплений… Более стимулирующей была компания жившей в соседнем отеле Мананы Менабде, отличной певицы в стиле декадентского кабаре, исполнявшей жестокие романсы и джазовые баллады низким мужским голосом.
Спустя несколько дней я оставил творческую молодежь и вылетел в Ленинград, поскольку был приглашен на день рождения тамошнего уроженца, некоего Свиньи. Знакомство со Свиньей (настоящее имя Андрей Панов) стало финальным аккордом богатого на события 1980 года. Он возник на пороге нашей квартиры в декабре, около полуночи и без предупреждения. Одет он был как персонаж с плаката "Секс Пистолз", но в утепленном "русско-морозном" варианте: я запомнил массу булавок и цветной галстук, торчащий из-под засаленного полупальто. Он сказал, что он панк (это было заметно), и достал завернутую в целлофан катушку: "Это наша бомбочка". Точнее, это была запись квартирного выступления группы "Автоматические удовлетворители", в которой Свинья был вокалистом и автором песен. Опять средний темп, массивный звук фазз-гитары и голос, будто пробивающийся сквозь обилие слюны в ротовой полости. Программный текст гласил:
"Появились панки в Ленинграде,
То ли это люди, то ли гады.
Они танцуют твист и пого.
Покажите к Роттену дорогу!"
Другие запомнившиеся фразы:
"Шуточки, шуточки — я смеюсь как
зверь.
Шуточки, шуточки — хватит шутить
теперь!"
Или:
