позаимствовали у ее хозяев.
Я уже готовился пойти навестить Сальвадора, когда мать прервала телефонный разговор и спросила, куда это я собрался.
– Прошвырнуться с П. К.
– Точно? – Она извинилась перед своим телефонным собеседником. – Потому что мне шепнули, что ты ходил на второй этаж и стучался к той сумасшедшей женщине.
– Мама, я учусь в школе, – оскорбился я, – а теперь у меня еще и работа. У меня ни на что больше времени нет.
– Mira, Хулио, Инельду видели на улице, она ходила в магазин.
– Ну и что? – Я пожал плечами.
– Эта женщина на улицу глаз не кажет, так с чего вдруг она…
– Что – она?
– Ты опять слышишь голоса?
– Никаких голосов я никогда не слышал.
Но ее глаза продолжали всматриваться в меня, ища знаки, которые могут видеть только матери.
Потом выражение лица у мамы вдруг изменилось, и она сменила тему.
– Dios te cuide[72]. Не гуляй допоздна.
Я уже собрался уходить, как вдруг из спальни вышел отец.
– Можно мне выгулять собаку? – спросил он по-испански.
А вдруг отец, выгуливая собаку, доберется до Верхнего Ист-Сайда? Вдруг кто-нибудь узнает собаку? Вдруг позвонит в полицию?
– Да, пап, конечно, только далеко не уходи. – Я решил рискнуть, дать отцу почувствовать, что он при деле, обрадовать его.
– Спасибо. Я не собираюсь перебивать у тебя работу, – объяснил по-испански отец. – Об этом и речи нет. Мне просто хочется что-нибудь делать. Вот и все. – Отец полез за своими лучшими ботинками и лучшей одеждой, потому что весь район увидит наконец, что он при деле. Отец даже стал насвистывать эквадорскую песенку. И настроение у меня стало получше: я как будто принял папу на работу.
Сальвадор открыл дверь, заслоняя глаза от слепящего солнца. В руке он держал жареный кукурузный початок, обмазанный майонезом и политый соусом «Табаско».
– Именно так едят Mejicanos[73]. Очень неплохо! Ты бы попробовал, papo. Я так просто счастлив, что у меня еще остались зубы и я могу есть кукурузу, понимаешь, papo?
В Испанском Гарлеме жило много мексиканцев, повсюду были их вкусы и их передвижные лотки с едой. Они размахивали своим флагом, как мы – своим, но теперь их зелено-бело-красный орел захватывал все больше места в нашем районе. Мексиканский флаг развевался над всем Эль Баррио, и похоже было, что у нас с ними взаимная симпатия, потому что они не слишком петушились. В отличие от нас, когда мы только начали появляться здесь и итальянцы хотели нас поубивать.
– Ты бы еще их жареные манго попробовал, – сказал Саль, впуская меня. – Вот вкусная штука. И они во все добавляют pique. Были бы у меня деньги, я бы каждый день такое ел. Объедение. Слава богу, я не страдаю высоким давлением, у меня просто диабет второго типа. Да и какая разница, papo.
Я прошел мимо старых телевизоров, составленных у короткой стены коридора.
– Зачем тебе столько телевизоров, Саль?
– Починю, продам, – ответил он, словно это и так было ясно.
Наверное, он находил все это старье во время своих ночных прогулок, на тротуарах. Мне не хватило духу сказать ему, что в наше время никто не станет покупать старые здоровенные телевизоры.
– И пианино починишь? Тоже продай. – Я указал на самый большой предмет в его гостиной.
– Нет, нет. Это подарок. Может, хочешь послушать что-нибудь? Я могу тебе сыграть, papo. Правда.
– Да нет, спасибо. – Я достал пачку мятых двадцаток.
– Точно? – Он не верил. – Сколько тебе дали?
Я сказал.
– Ладно. Неплохо. – Вот если бы Саль провернул эту схему, он бы добыл больше! – Ищи чистокровных собак. Однажды я позаимствовал у хозяев щенка лабрадора; сколько же я за него вытряс!.. – Сальвадор доел кукурузу и стал высасывать початок. – Значит, видел Таину?
– Да, она очень красивая. Только почему она иногда такая злющая?
– Разве? Я не замечал. – Саль поковырял в зубах.
– Ругается, как грузчик, все у нее то дебильное, то сраное.
– Не замечал. – Он слизал майонез с пальцев.
– А еще ты говорил, что она не знает английского.
– Нет, papo. Я сказал, что она прочитала надпись на почтовом ящике по-испански.
– Ладно, проехали. – Я оставил тему, потому что Саль был безнадежен.
– Ты и дальше хочешь видеться с Таиной?
– Конечно.
– Тогда добудь денег на Пету Понсе. – Похоже, Салю такая сделка казалась совершенно нормальной. Он открыл холодильник. – Хочешь чего-нибудь? У меня есть бобы. Сыр. Есть хлеб, а в этот раз нам раздавали бекон. Не знаю, откуда дядя Сэм брал свиней, но бекон вкусный. – Он заметил, что мне не по себе, и закрыл холодильник. – Послушай, papo. Я не виню свою сестру за то, что она делает. Она выросла в Нью-Йорке, и в ее детстве было много жестокости. Ты понимаешь меня, papo?
– Ну и что? Моя мама тоже так росла, а с ней все в порядке.
– Верно, потому что твоя мать осталась в лоне церкви. В церкви, где она обретает утешение, papo. Так было и с Инельдой. Но знаешь, что происходит, когда церковь вышвыривает тебя? Что происходит, когда обрывается дорога жизни? Когда Инельда присоединилась к церкви, она уже была развалиной после всего, через что прошла в детстве, а когда церковь отвергла ее, она и вовсе впала в отчаяние. Она может молить Бога о чем угодно, но ничего не произойдет. Я знаю. Я это знаю, поэтому я сказал ей: Бог пришлет кого-нибудь тебе на помощь.
– И кто же это?
– Ты! – Саль ткнул меня в грудь пальцем. – Ты, papo. Бог послал тебя.
– Бог меня не посылал. – Ничего глупее я в жизни не слышал.
– Я ей сказал, что послал. Ты все, что у нее есть.
Я знал, что донья Флорес считает Сальвадора святым. Наверняка она верила каждому слову брата.
– Она всегда может вернуться в церковь, – сказал я. – Там ей помогут.
– Не может.
Я заметил, что костюм vejigante немного помялся. Неужели Саль его куда-то надевал? Значок ¡Puerto Rico Libre! погнулся.
– Раны Инельды слишком глубоки. Когда после истории с Таиной их обеих изгнали из церкви, Инельда потеряла разум. Она слишком глубоко ранена, papo. Неужели не понимаешь? – И Саль покрутил пальцем у виска. – Она сошла с ума. Рехнулась. Ты же видел, как она разговаривает со стенами? А я не могу ей помочь, потому что я старый человек и тоже сумасшедший, на свой лад, papo. Тюрьма… – Саль резко замолчал, он никогда раньше не произносил этого слова. Теперь оно выскользнуло, и он пытался заарканить его и вернуть назад, в рот, но оно уже вырвалось на свободу. – Она меняет человека. Когда годами живешь бок о бок с людьми, изломанными так, что уже не восстановишь, но все-таки живыми, ты сам меняешься. И когда выходишь из тюрьмы, забираешь ее с собой… Я тоже на свой лад сумасшедший. Послушай меня, papo: бедность – это жестокость. Они держат нас в бедности, чтобы мы слетели с катушек, и тогда они смогут винить нас.
– Ну не знаю. Они то, они это. Ладно
