под началом Радзивилла и Тарновского Стародуб брал! — Чорторыльский даже покраснел от возмущения.
— И что, король Гаштольда с виленского воеводства снимет ради пана Люциуса?
Ласка знал, что виленский каштелян — тот самый Юрий Радзивилл по прозванию Геркулес, а виленским воеводой недавно был покойный Альбрехт Гаштольд, и следующим стоит ожидать Станислава Гаштольда, единственного наследника богатейшей семьи Гаштольдов, еще и женатого на Барбаре Радзивилл, дочери Юрия.
— Вильно с прошлого года без воеводы стоит. Королева Бона больше чем Радзивиллов ненавидит только Гаштольдов, — ответил пан Люциус, — Но и кого попало на воеводство не поставишь, дело серьезное. А я Радзивиллам человек свой, хотя и не родственник. И королеве не враг.
— Тогда прошу прощения. Удачи тебе.
Выпили за удачу.
— Воеводу утверждает король. Попробуй-ка, подкупи короля! — грустно сказал Люциус, — Хоть какие бы у меня деньги были, король не примет. Нужны знакомства при дворе, и их нет. Вот за такие услуги можно и живой водой расплатиться.
— Там политика, там договариваться надо, — согласился Ласка, — Король, он рыцарь, человек чести. Перед ним кошельком махать — только позориться.
— Вот и я говорю. Ну или саблю себе другую купи, а мне эту отдавай.
— Как по мне так проще королевскую птицу достать, — вздохнул Ласка, — Синицу. Или лисицу, или страницу, или половицу, а хоть и девицу-певицу! Уж прости, ясновельможный пан, дорога мне эта сабля.
Пропустили еще по чарке. И еще по одной. Закусили лосиными губами. Люциус еще раз напомнил про саблю.
— Вот скажи честно, пан Люциус, зачем тебе моя сабля? — пьяным голосом спросил Ласка, — У тебя же у самого ничуть не хуже клинок на поясе висит. А?
— Так давай меняться.
— Нет, ты сначала скажи.
— Не скажу.
— Христом-богом заклинаю, скажи, зачем тебя моя сабля.
— Положу ее в сундук заговоренный под большой немецкий замок. Дождусь, пока ко мне на поклон ее настоящий хозяин придет, и выгодно с ним сторгуюсь, — скороговоркой ответил Люциус. Даже рукой дернул, чтобы рот себе закрыть.
— Экий ты… — Ласка попытался подобрать подходящее определение такому неуместному использованию славного оружия, но не смог подобрать достаточно вежливое, а обидных говорить не захотел.
— Какой уж есть, — развел руками пан Люциус Чорторыльский.
Ласка, покачиваясь, встал.
— Пан Люциус мне обещал пузырек живой воды в обмен на саблю. Говорит, живую воду не грех не на саблю, так за редкостную заморскую птицу или коня из королевских конюшен поменять! Беру всех вас в свидетели! Что саблю свою ясновельможному пану Люциусу нипочем не отдам! Заместо сабли привезу ему…
— Жалованную грамоту на Виленское воеводство! — вставил Люциус.
— Жалованную грамоту на Виленское воеводство! — не задумываясь, повторил Ласка, — По рукам, пан?
— По рукам! — ответил Люциус.
Душегубы подняли кружки за удачу и за Виленское воеводство.
— Думаешь, меня на слове поймал? — усмехнулся Люциус, — Про жалованную грамоту?
— Да.
— Так ведь это в обе стороны работает. Если не привезешь грамоту, то отдашь саблю.
— Почему?
— Потому что ты сам сказал, «заместо сабли привезу грамоту на Виленское воеводство». Значит, если грамоту не привезешь, то отдашь саблю.
— Привезу грамоту, — насколько возможно твердо сказал Ласка, — А не приведет Господь грамоту привезти, то и саблю отдам, но к отцу не с пустыми руками вернусь.
— Когда? — спросил Люциус.
Ласка подумал-подумал над этим вопросом и ничего не надумал. Будь он трезвым, он бы прикинул время на дорогу туда-обратно, на разведку, на переговоры с императором, на выполнение какой-нибудь работы в обмен на птицу. Но по пьяни дни никак не складывались.
— У татар есть по этому поводу хорошее выражение, — сказал он, — Иншалла. Когда будет угодно Аллаху.
— А когда ему будет угодно? Ну примерно?
— Какой Аллах, паны! — уже изрядно пьяный Анджей встал, опираясь на стол, — Надо по-нашему, по-христиански. К хорошему Божьему празднику. К… Пасхе!
— Пасха была только что! — напомнили соседи по столу.
— Тогда… к Рождеству!
— Не долговато? — задумался Чорторыльский.
— Сам-то что скажешь, пане Люциус? Какой у тебя праздник самый любимый?
Простой вопрос ввел выпившего пана в ступор.
— Да хоть и к Рождеству, — сказал Ласка, — Даст Бог, раньше привезу. Позже нельзя, раньше можно, верно, пан Люциус?
— Пускай так, — махнул рукой Люциус.
Душегубы подняли кружки за крепость слова. А Ласка сел, упал лицом в стол и уснул.
Разносить гостей по гостевым комнатам никто и не собирался. С утра пораньше по всему пиршественному залу возлежали дорогие гости. Хозяина слуги все-таки утащили в спальню. Ласка проснулся, вздрогнул, во дворе умылся из бочки. Подумал, не попрощаться ли. Решил, что не стоит ради этого будить хозяина ни свет ни заря. Оседлал коня и уехал на запад.
По пути в Краков на первом же постоялом дворе к Ласке за столик подсел тот самый Вольф Стопиус.
— Сначала выслушай, — сказал он, когда Ласка сурово посмотрел на него исподлобья.
— Слушаю, — Ласка и так не полез бы в драку, но неприязнь к вору осталась.
— Поехали вместе. Люди говорят, ты к королевскому двору собрался.
— Зачем ты мне, жулик ты и вор?
— Совесть меня мучает, — вздохнул Вольф.
— Как воровать, так не мучала?
— Нисколько. С того всю жизнь живу. Эка невидаль, денег у добра молодца убыло. Не с голода умирает, новых накопит. А вот когда человека чести из-за меня медведем травят, это нехорошо. Вот те крест, не хотел я тебя жизни лишить.
Про отказ Ласки рубить голову Вольф вроде бы не вспомнил с отдельной благодарностью, но именно это решение показало статус русского как человека чести, а не какого-то худородного простака, пусть и ловкого.
— Ты представился, что мы с тобой вместе, а потом пошел хозяина грабить.
— Не грабить, а восстанавливать справедливость.
— Средь бела дня и честного человека сообщником представив?
— Бес попутал.
Не любой скверный поступок можно объяснить как «бес попутал», но откровенно дурацкие самым правдоподобным образом объясняются бесом. Одно дело, когда вор голову ломает, как зайти и как выйти, да как следы замести. Другое — когда приезжает в открытую, здоровается с хозяином и внаглую лезет шарить по тайникам средь бела дня.
— Так говоришь,
