буду приезжать и кормить тебя здоровой пищей, приготовленной по здоровым рецептам, к тому же каждый продукт имеет свой особенный вкус, и всё это, — он обвёл рукой, — помогает раскрыть именно этот вкус.
— Ну, если ты для себя, — она сонно улыбнулась и села за стол, перебирая руками баночки со специями и фрукты с экзотическими овощами. Она бы даже разозлилась на Шувалова, назвала его напыщенным фон Хером или поругалась с ним, но ночь была настолько сладкой, томной, даже волшебной, что у Татьяны не было желания ёрничать — мужчина, которого она любила всем сердцем, считает необходимым атрибутом все эти «прибамбасы» — значит, пусть они будут… Пусть приезжает и готовит на её кухне, используя только натуральные ингредиенты, только проверенных производителей, пусть считает, что между рисовым маслом и виноградным есть разница — пока он целует её так, что у Ложкиной на доли секунды случается асистолия…
— К тому же, я надеюсь, что когда у нас будут дети… — вдруг услышала Шувалова, и в удивлении уставилась на него.
Дети? Они ведь говорили о масле? О соусах… о мангустине, кажется… дети?
— Какие дети, Шувалов? — нахмурилась Ложкина, — у тебя ещё есть дети?
— У меня один ребёнок, Тань, и ты его знаешь — Яков, я про наших будущих детей.
— Каких это детей?
— Которые у нас будут.
— Ну, не знааааааю, — растерянно пролепетала Татьяна.
— Тань, когда люди собираются вступить в законный брак, а мы ведь это и собираемся сделать, правильно?
— Правильно, — согласилась, не без труда, Ложкина.
— Они, как правило, планируют детей.
— То есть, ты планируешь детей?
— А ты нет? У тебя проблемы? — Шувалов озадаченно посмотрел на Татьяну. — Я просто хочу, чтобы ты знала, что если с этим могут возникнуть проблемы, я готов рассмотреть любые варианты.
— Нет у меня проблем, — перебила Татьяна, — вообще-то, я не знаю, — она моргнула, — я никогда не беременела, но я всегда очень тщательно предохранялась, очень. К тому же, обязательно посещаю врача, ты же знаешь…
— Отлично, значит, ты не попадаешь в те пять процентов, которые беременеют вопреки всему.
— Но я как-то не планировала детей. Вообще. Я и замуж-то, как-то… Ты пойми правильно, я люблю тебя, сильно люблю, может, я даже жить без тебя не могу, я скучаю по тебе каждый день, иногда плачу, сильно, потом перед собой стыдно. И поминутно проверяю телефон, вдруг ты прислал сообщение, а я не услышала. Надо мной уже смеются… мне даже завядшие цветы, которые ты дарил, выкинуть — кажется кощунством! Ты представляешь, я те розы, что ты прислал первый раз, засушила. За-су-ши-ла ро-зы! Ещё я всерьёз планирую стащить одну из твоих футболок или рубашек, я веду себя, как влюблённая малолетка, но замуж… дети… мы не торопимся?
— Абсолютно точно не торопимся, просто ты боишься. Ты боишься кому-то поверить, боишься доверить свою жизнь другому человеку, ты панически боишься боли, и ты уверена, именно уверена, что я, да любой другой на моём месте, причинит тебе эту боль. Мне кажется, все боятся.
— И ты?
— Да, конечно. Я никого не пускал так глубоко в свою жизнь и в своё сердце, как тебя. И я обещаю тебе, что никогда умышленно не причиню тебе боли, а если сделаю это не по злому умыслу, случайно — буду заглаживать свою вину, пока у тебя болеть не перестанет.
— Тоже обещаю, — прошептала Ложкина.
Лёня сделал шаг к плите, кухня в квартирке была маленькая, и вернулся к Тане, чтобы поцеловать. И целовать долго и мягко. Потом аккуратно приподнять и посадить на стол, встать между разведённых ног, которыми Татьяна обхватила бёдра Лёни, и ласкать — так же долго, неспешно вкушая медленное пробуждение желания в женщине, поддерживать его и не давать разгореться сильнее, наслаждаясь немного ленивым томлением. Ночь была безумной, страстной, сродни ураганному ветру, сейчас хотелось плавности и даже лености, неторопливости движений и желаний.
И, как итог — яркий, продолжительный, головокружительный оргазм, и бормотание Татьяны куда-то в шею Лёни.
— Я согласна на детей… — довольный вздох.
— Тебе понравился процесс? — тихо смеясь.
— И это тоже, — Ложкина просияла и чмокнула Шувалова. — Иди, готовь, а я пока приберусь.
На Новый Год Ложкина засобиралась к Лёне, сказать, что она скучала — ничего не сказать.
В этот раз она пристроила Альку родителям, которые уже имели возможность познакомиться с Лёней. Они и раньше его знали, видели пару раз, как коллегу по работе дочери, сейчас, в новом качестве, он, конечно же, произвёл наилучшие впечатление.
Отца Татьяны — врача, специализирующегося на восстановлении пациентов после инсульта, — своим профессиональным ростом и темой кандидатской, над которой трудился Шувалов. Маму — обаял улыбкой и своим отношение к Танечке. Он не просто любил, он откровенно обожал Татьяну и не давал себе труда скрывать это. Его руки всё время легко прикасались к ней, глаза следили за передвижением, губы целовали при первой же возможности.
Ложкина села на поезд и уже через несколько часов была в Москве. После зимнего Питера — со слякотью и дождём, — было приятно окунуться в мягкую зиму. Лёня, не заезжая домой, повёз Таню в дом отдыха, сказав, что той это просто необходимо. И даже вознамерился в первую очередь дать выспаться своей девушке, только вот девушка не очень послушала фон Хер Шувалова и, толкнув его в сторону огромной кровати, убедилась в том, что в здании отличная звукопроницаемость — через пару минут после окончания, какой-то мужик за стенкой крикнул: «Браво» и даже хлопнул пару раз в ладоши со словами «бурные овации». Ложкина поискала в себе стыд и, не найдя, уснула, обнимая двумя руками Шувалова, пригрозив, что если он встанет, она «не знает, что с ним сделает».
Лёня долго смотрел в экран ноутбука, Татьяна решила, что он над чем-то работает, и не давала знать, что уже проснулась и хочет есть.
— Чёрт, — Ложкина, аж подпрыгнула от неожиданности. Шувалов никогда не употреблял крепкие слова, она даже не помнила слово «блин» из его уст, а тут целый «чёрт».
— Лёнечка, — она подбежала к мужчине, — что случилось? У тебя что-то болит? Где? — она взяла руку и стала считать пульс, потом заглянула в глаза, покрутила голову, пока Лёня молча улыбался и следил взглядом за
